Публикуется по книге:

Звегинцев В.А. «История языкознания XIX и XX веков в очерках и извлечениях.» Часть 1. М., 1960

Электронная версия подготовлена А.В. Волковой — www.slovesnik.ru

ФЕРДИНАНД ДЕ СОССЮР

(*320) Фердинанд де Соссюр (1857-1913) считается
основателем социологической школы языкознания (ее называют также
французской школой). Однако многие положения его учения послужили
основанием и для другого направления, которое затем оформилось в так
называемый структурализм (см. ниже). Именно поэтому, а также в силу
того, что ряд выдвинутых им положений находится за пределами доктрин
какой-либо определенной школы и связывается непосредственно с самим Ф.
де Соссюром («соссюрианство в языкознании»), его правильнее
рассматривать отдельно, не только как представителя социологической
школы.

Ф. де Соссюр — чрезвычайно своеобразное и выдающееся
явление в языкознании, оказавшее глубокое и сильное влияние на
последующее развитие науки о языке.

В возрасте 21 года, будучи еще студентом
Лейпцигского университета (его учителями были известные младограмматики
- А. Лескин, Г. Остгоф и К. Бругман), он опубликовал «Исследование о
первоначальной системе гласных в индоевропейских языках». Эта работа,
сохранившая свою научную ценность и по настоящее время, сыграла большую
роль в исследовании индоевропейского вокализма и тем самым в развитии
сравнительно-исторического метода в языкознании. в последующие годы,
читая лекции сначала в Париже, а с 1891 г. в своем родном городе -
Женеве (в 1896 г. он стал профессором санскрита и индоевропейского
языкознания, а в 1907 г. получил кафедру общей лингвистики), он
опубликовал сравнительно мало работ (все они уместились в один том
объемом около 600 страниц, выпущенный посмертно в 1922 г. в Женеве), и
то, что опубликовал, несопоставимо с его первым юношеским исследованием.

С 1906 по 1912 г. Ф. де Соссюр трижды прочел в
Женевском университете курс общей теории языка. Сам он не успел
подготовить курс к печати, и только после его смерти два его ученика -
А. Сешэ и Ш. Балли — впервые в 1916 г. издали по своим записям «Курс
общей лингвистики» Ф. де Соссюра (в дальнейшем многократно
переиздавался; в 1931 г. вышел немецкий перевод «Grundfragen der
allgemeinen Sprachwissenschaft», а в 1933 г. русский перевод — «Курс
общей лингвистики» под редакцией Р. Шор). Эта книга и содержит
изложение оригинального учения Ф. де Соссюра, вызвавшего оживленную, не
затухающую и в наши дни дискуссию.

В значительных извлечениях данная его работа
включена в настоящую книгу, однако следует иметь в виду, что в целом
книга Ф. де Соссюра содержит изложение весьма последовательной системы
и никакие извлечения, как бы они велики ни были, не могут дать о ней
полного представления.

(*321) Философской основой лингвистической теории Ф.
де Соссюра является социологическое учение Дюркгейма, восходящее в
конечном счете к О. Конту. Между отдельными положениями социологии
Дюркгейма и лингвистической концепцией Ф. де Соссюра можно обнаружить
прямые параллели.

В отношении тех проблем, которые составляют предмет настоящей книги, высказывания Ф. де Соссюра сводятся к следующему.

Ф. де Соссюр различает язык (langue), речь (parole)
и речевую деятельность (langage). Речевая деятельность многоформенна и
соприкасается с рядом областей: физикой, физиологией, психикой. Речь -
индивидуальное явление, а язык — «социальный продукт речевой
способности, совокупность необходимых условий, усвоенных общественным
коллективом для осуществления этой способности у отдельных лиц». Язык
выступает как «система чисто лингвистических отношений», и только он
должен изучаться языковедами: «единственным и истинным объектом
лингвистики является язык, рассмотренный в самом себе и для себя. В
развитие этого положения Ф. де Соссюр проводит разграничение между
внешней лингвистикой и внутренней лингвистикой. Внешней лингвистике
принадлежать отношения языка к общественным установлениям и
историческим условиям его существования. Но все эти моменты находятся
за пределами языка как системы чистых отношений («нет никакой
необходимости знать условия, в которых развивается тот или иной язык»,
так как «язык есть система, подчиняющаяся своему собственному
порядку».) И именно в этом последнем понимании язык составляет предмет
внутренней лингвистики («внутренним является все то, что в какой-либо
степени видоизменяет систему»).

Следующее разграничение Ф. де Соссюр проводит по
двум плоскостям: диахронии (исторический или динамический аспект) и
синхронии (статический аспект, язык в его системе). Оба эти аспекта Ф.
де Соссюр не только отрывает друг от друга, но и противопоставляет
(«противопоставление двух точек зрения на язык — синхронной и
диахронной — совершенно абсолютно и не терпит компромисса»).
Отвлеченный от исторического рассмотрения, синхронический аспект
позволяет исследователю сосредоточиться на изучении замкнутой в себе
системы языка, «в самой себе и для себя». Историческая же точка зрения
на язык (диахрония) разрушает систему, превращает ее в собрание
разрозненных фактов.

Язык Ф. де Соссюр рассматривает далее как систему
произвольных знаков (знаковая природа языка) и уподобляет его тем самым
любой другой системе знаков. («Язык есть система знаков, выражающих
идеи, а следовательно, его можно сравнить с письмом, с азбукой для
глухонемых, с символическими обрядами, с формами учтивости, с военными
сигналами и т.п.») Он мыслит себе создание науки, «изучающей жизнь
знаков внутри жизни общества» (семиология), куда составной частью вошла
бы и лингвистика.

Языковой знак, по Ф. де Соссюру, с одной стороны,
абсолютно произволен, но, с другой стороны, обязателен для данного
языкового коллектива. («Если по отношению к изображаемой им идее
означающее (т.е. знак) представляется свободно выбранным, то, наоборот,
по отношению к языковому коллективу, который им пользуется, оно не
свободно, оно навязано».) Ф. де Соссюр следующим картинным образом
рисует социальную обусловленность языкового знака: «Языку как бы
говорят: «Выбирай!», но прибавляют: «Ты выберешь вот этот знак, а не
другой». Изложенные общие положения конкретизируются, развиваются в
частных положениях лингвистической теории Ф. де Соссюра.

Ф. де Соссюр поднял много новых проблем в
языкознании, выявил ряд важных аспектов в изучении языка, способствовал
более глубокому пониманию специфики языка. Но вместе с тем в его учении
немало внутренних противоречий. В нем также заложена отчетливая
тенденция к антиисторическому подходу к изучению языка, к
метафизическому представлению о языке как системе чистых отношений, не
обремененных никакими материальными формами. Именно эти моменты его
лингвистической теории и получали в дальнейшем преимущественно развитие
в некоторых направлениях структуральной лингвистики.

Ф. де Соссюр был замечательным педагогом,
воспитавшим плеяду выдающихся языковедов (А. Мейе, М. Граммон, Ш.
Балли). Непосредственные ученики Ф. де Соссюра и те языковеды, на
творчество которых он оказал глубокое влияние, образуют как бы три
потока. Первый включает лингвистов, оставшихся в (*322) основном
верными лингвистической концепции своего учителя. Таковы А. Сешэ и Ш.
Балли (основная работа Ш. Балли переведена на русский язык: «Общая
лингвистика и вопросы французского языка», Издательство иностранной
литературы, 1955). Ко второму относятся языковеды, воспринявшие
социологически элементы учения Ф. де Соссюра, но сочетавшие их с
принципами сравнительно-исторического языкознания. Сюда относятся А.
Мейе, Ж. Вандриес, Э. Бенвенист и др. И, наконец, третий поток включает
многочисленных языковедов (наиболее известными среди них являются В.
Брёндаль и Л. Ельмслев), которые воспользовались отдельными его
положениями для построения лингвистики «чистых отношений» или же
функционального языкознания, т.е. различных разветвлений структурализма
(см. ниже).

ЛИТЕРАТУРА

Р.А. Будагов. Из истории языкознания. Соссюр и соссюрианство, изд. МГУ, 1954.

В.А. Звегинцев. Проблема знаковости языка, из. МГУ, 1956.

А.С. Чикобава, проблема языка как предмета языкознания. Учпедгиз, 1959.

ЯЗЫК, ЕГО ОПРЕДЕЛЕНИЕ

(*323) В чем же состоит и целостный и конкретный
объект лингвистики? Вопрос этот исключительно труден; ниже мы увидим
почему. Ограничимся в данном месте показом этой трудности.

Другие науки оперируют над заранее данными
объектами, которые можно рассматривать под различными углами зрения;
ничего подобного нет в нашей науке. Кто-то произносит французское слово
nu; поверхностному наблюдателю покажется, что здесь имеется конкретный
лингвистический объект, но более пристальный анализ обнаружит наличие в
данном случае трех или четырех совершенно различных вещей в зависимости
от того, как рассматривать это слово: как звук, как выражение мысли,
как соответствие латинскому n¯udum и т. д. Объект вовсе не
предопределяет точки зрения; напротив, можно сказать, что точка зрения
создает самый объект; вместе с тем ничто не предупреждает нас о том,
какой из этих способов рассмотрения более исконный или более
совершенный по сравнению с другими.

Кроме того, всякий лингвистический феномен всегда
представляет два аспекта, из которых каждый соответствует другому и без
него не имеет значимости. Например:

1. Артикулируемые слоги суть акустические
впечатления, воспринимаемые ухом, но сами звуки не существовали бы,
если бы не было органов речи; так, n существует лишь в результате
соответствия этих двух аспектов. Нельзя, таким образом, ни сводить язык
к звучанию, ни отрывать звучание от артикуляции органов речи; с другой
стороны, нельзя определить движения органов речи, отвлекшись от
акустического впечатления.

2. Но допустим, что звук есть некое единство; им ли
характеризуется человеческая речь? Нисколько, ибо он есть лишь орудие
для мысли и самостоятельного существования не имеет. Таким образом,
возникает новое и еще более затрудняющее соответствие: звук, сложное
акустико-вокальное единство, образует в свою очередь с понятием новое
сложное единство, физиолого-мыслительное. Но это еще не все.

(*324) 3. У речевой деятельности есть и индивидуальная и социальная сторона, причем нельзя понять одну без другой.

4. В каждый данный момент речевая деятельность
предполагает и установившуюся систему и эволюцию; в любую минуту язык
есть и живая деятельность и продукт прошлого. На первый взгляд весьма
простым представляется различение между системой и ее историей, между
тем, что есть, и тем, что было, но в действительности отношение между
тем и другим столь тесное, что разъединить их весьма затруднительно.
Может возникнуть вопрос, не упрощается ли проблема, если рассматривать
лингвистический феномен с самого его возникновения, если, например,
начинать с изучения детской речи. Нисколько, ибо величайшим
заблуждением является мысль, будто в отношении речевой деятельности
проблема возникновения отлична от проблемы постоянной обусловленности.
Таким образом, мы продолжаем оставаться в том же порочном кругу.

Итак, с какой бы стороны ни подходить к вопросу,
нигде ясно перед нами не обнаруживается целостный объект лингвистики;
всюду мы натыкаемся на ту же дилемму: либо мы сосредоточиваемся на
одной лишь стороне каждой проблемы, рискуя тем самым не уловить
указанных выше присущих ей двойственностей, либо, если изучать явления
речи одновременно с нескольких сторон, объект лингвистики выступает
перед нами как беспорядочное нагромождение разнородных, ничем между
собою не связанных явлений. Так поступать — значит распахивать двери
перед целым рядом наук: психологией, антропологией, нормативной
грамматикой, филологией и др., которые мы строго отграничиваем от
лингвистики, но которые в результате методологической ошибки могли бы
включить речевую деятельность в сферу своей компетенции.

По нашему мнению, есть только один выход изо всех этих затруднений: надо с самого начала встать на почву «языка» и его считать нормой для всех прочих проявлений речевой деятельности .
В самом деле, среди прочих двойственных понятий только одно понятие
«языка», по-видимому, допускает самодовлеющее определение и дает
надежную опору для развития исследовательской мысли.

Но что же такое язык? По нашему мнению, понятие
языка (langue) не совпадает с понятием речевой деятельности вообще
(langage); язык — только определенная часть, правда, важнейшая речевой
деятельности. Он, с одной стороны, социальный продукт речевой
способности, с другой стороны — совокупность необходимых условий,
усвоенных общественным коллективом для осуществления этой способности у
отдельных лиц. Взятая в целом, речевая деятельность многоформенна и
разносистемна; вторгаясь в несколько областей, в области физики,
физиологии и психики, она, кроме того, относится и к индивидуальной и к
социальной сфере; ее нельзя отнести ни к одной из категорий явлений
человеческой жизни, так как она сама по себе не представляет ничего
единого. Язык, наоборот, есть замкнутое целое и дает базу для
классификации. Отводя ему первое место среди всех и всяких явлений
ре-(*325)чевой деятельности, мы тем самым вносим естественный порядок в
такую область, которая иначе разграничена быть не может.

На этот классификационный принцип, казалось бы,
можно возразить так: осуществление речевой деятельности покоится на
способности, присущей нам от природы, тогда как язык есть нечто
усвоенное и условное; следовательно, язык зависит от природного
инстинкта, а не предопределяет его.

Вот что можно ответить на это.

Прежде всего вовсе не доказано, что речевая функция
в той форме, как она проявляется у нас, когда мы говорим, есть нечто
вполне естественное, иначе говоря, что наш голосовой аппарат
предназначен для говорения в той же мере, как наши ноги для ходьбы.
Мнения лингвистов по этому вопросу существенно расходятся. Так,
например. Уитней ,
уподобляющий язык социальным учреждениям со всеми их особенностями,
полагает, что лишь случайно, просто из соображений удобства, мы
используем голосовой аппарат в качестве орудия языка; люди, по его
мнению, могли бы с тем же успехом пользоваться жестами, употребляя
зрительные образы вместо слуховых. Без сомнения, такой тезис чересчур
абсолютен: язык не есть социальный институт, во всех отношениях
подобный прочим; кроме того, Уитней заходит слишком далеко, утверждая,
будто наш выбор лишь случайно остановился на так называемых органах
речи: ведь он до некоторой степени был нам навязан природой. Но по
основному пункту американский лингвист, кажется, безусловно прав: язык
- условность и природа условного знака безразлична. Вопрос о голосовом
аппарате, следовательно,- вопрос второстепенный в проблеме языка.

Положение это может быть подкреплено путем определения того, что разуметь под артикулируемой (членораздельной) речью . По-латыни articulus
означает «член, часть, подразделение в ряде вещей»; в отношении речи
членораздельность может обозначать либо подразделение речевой цепи
(chaîne parlée) на слоги, либо подразделение цепи значений на значимые
единицы; в этом именно смысле говорят по-немецки: gegliederte Sparche.
Придерживаясь этого второго определения, можно было бы сказать так:
естественной для человека является не произносимая речь, а именно
способность образовывать язык, т. е. систему раздельных знаков,
соответствующих раздельным понятиям.

В конце концов оба эти факта взаимно обусловлены:
знак подвержен изменению, потому что он не прерывается. При всяком
изменении преобладающим моментом является устойчивость прежнего
материала; неверность прошлому лишь относительная. Вот почему принцип
изменяемости опирается на принцип непрерывности.

Изменяемость во времени принимает различные формы,
каждая из которых могла бы послужить материалом для большой главы в
теории лингвистики. Не вдаваясь в подробности, вот что необходимо
выяснить.

Прежде всего разберемся в том смысле, который
приписан здесь слову «изменяемость». Оно могло бы породить мысль, что
здесь специально идет дело о фонетических изменениях, претерпеваемых
означающим, или же о смысловых изменениях, затрагивающих означаемое
понятие. Такой взгляд был бы недостаточен. Каковы бы ни были факторы
изменяемости, действуют ли они изолированно или комбинированно, они
всегда приводят к сдвигу отношения между означающим и означаемым .

Вот несколько примеров. Лат. nесrе,
означающее «убивать», превратилось во фр. nоуеr со значением «топить (в
воде)». Изменились и акустический образ и понятие, но бесполезно
различать эти обе стороны феномена; достаточно констатировать в
совокупности, что связь между идеей и знаком ослабела и что произошел
сдвиг в их взаимоотношении. Если сравнивать классически латинское nесrе не с французским nоуеr, но с вульгарно-латинским nесrе
IV и V вв., означающим «топить», то получается случай несколько иной,
но и здесь, хотя и нет заметного изменения в означающем, имеется сдвиг
в отношении между идеей и знаком.

Старонемецкое dritteil — треть в современном
немецком языке превратилось в Drittel. В данном случае, хотя понятие
осталось тем же, отношение изменилось двояким образом: означающее
видоизменилось не только в своем материальном аспекте, но и в своей
грамматической форме; оно более не включает идеи Teil (часть); оно
стало простым словом. Так или иначе, здесь опять же сдвиг, в отношениях
идеи и знака.

В англосаксонском языке дописьменная форма ft — нога сохранилась в виде ft (совр. англ, foot), а множественное число *fti — ноги превратилось в ft
(совр. англ. feet). Какие бы изменения здесь ни подразумевались, ясно
одно: произошел сдвиг в от-(*339)ношении, возникли новые соответствия
между звуковым материалом и идеей.

Язык по природе своей бессилен обороняться против
факторов, постоянно передвигающих взаимоотношения означаемого и
означающего. В этом одно из следствий произвольности знака.

Прочие человеческие установления — обычаи, законы и
т. п.- все основаны в различной степени на естественных отношениях
вещей; в них есть необходимое соответствие между использованными
средствами и поставленными целями. Даже мода, устанавливающая наш
костюм, не вполне произвольна: нельзя отклониться далее определенной
меры от условий, диктуемых человеческим телом. Язык же, напротив, ничем
не ограничен в выборе своих средств, ибо нельзя себе представить, что
могло бы воспрепятствовать ассоциации какой угодно идеи с любым рядом
звуков.

Желая ясно показать, что язык есть социальный
институт в чистом виде, Уитней справедливо подчеркивал произвольный
характер знаков; тем самым он поставил лингвистику на ее настоящий
путь. Но он не дошел до конца и не разглядел, что своим произвольным
характером язык резко отделяется от всех прочих социальных
установлений. Это обнаруживается в том, как он развивается; нет ничего
более сложного: он находится одновременной в социальной массе и во
времени; никто ничего не может в нем изменить, а между тем
произвольность его знаков теоретически обосновывает свободу
устанавливать любое отношение между звуковым материалом и идеями. Из
этого следует, что оба элемента, объединенные в знаке, живут совершенно
в небывалой степени обособленно и что язык изменяется, или, вернее,
эволюционирует, под воздействием всех сил, могущих повлиять либо на
звуки, либо на смысл. Эта эволюция происходит всегда и неуклонно; нет
примера языка, который был бы свободен от нее. По истечении некоторого
промежутка времени в каждом языке можно всегда констатировать
ощутительные сдвиги.

Это настолько верно, что принцип этот можно
проверить и на материале искусственных языков. Любой искусственный
язык, покуда он еще не вступил в общее пользование, находится в, руках
своего автора, но как только он начинает выполнять свое назначение и
становится общей собственностью, контроль над ним улетучивается. К
числу попыток этого рода принадлежит эсперанто; если этот язык получит
распространение, ускользнет ли он от действия закона эволюции? По
истечении первого периода своего существования этот язык вступит, по
всей вероятности, в условия семиологического развития: он станет
передаваться в силу законов, ничего общего не имеющих с законами
обдуманного создания, и вернуться вспять уже будет нельзя. Человек,
который пожелал бы составить неизменчивый язык для пользования будущих
поколений, походил бы на курицу, высидевшую утиное яйцо: созданный им
язык волей-неволей был бы захвачен течением, увлекающим все языки.

(*341) Непрерывность знака во времени, связанная с
его изменяемостью во времени, есть принцип общей семиологии; этому
можно было бы найти подтверждения в системах письма, в языке глухонемых
и т. д.

Но на чем основывается необходимость изменения? Нас,
быть может, упрекнут, что мы меньше разъяснили этот пункт, чем принцип
неизменчивости; это потому, что мы не выделили различных факторов
изменяемости; надо было бы их рассмотреть в их разнообразии, чтобы
установить, до какой степени они неизбежны.

Причины непрерывности a priori доступны наблюдению;
иначе обстоит с причинами изменяемости в разрезе времени. Лучше пока
отказаться от их точного выяснения и ограничиться общим рассуждением о
сдвиге отношений; во времени изменяется все; нет оснований, чтобы язык
избег этого общего закона.

Восстановим этапы нашего построения, увязывая их с установленными во введении принципами.

1. Избегая бесплодных определений слов, мы прежде всего различили внутри общего феномена, каким является речевая деятельность (langage), два фактора: язык (langue) и речь
(parole). Язык для нас — это речевая деятельность минус сама речь. Он
есть совокупность лингвистических навыков, позволяющих отдельному
человеку понимать других и быть ими понятым.

2. Но такое определение все еще оставляет язык вне
социальной реальности, оно представляет его чем-то нереальным, так как
включает лишь один аспект реальности, аспект индивидуальный; чтобы был
язык, нужна говорящая масса . Язык никогда,
наперекор видимости, не существует вне социального факта, ибо он есть
семиологический феномен. Его социальная природа — одно из его
внутренних свойств; полное его определение ставит нас перед лицом двух
неразрывно связанных явлений.

Но в этих условиях язык только жизнеспособен, но еще
не живет; мы приняли во внимание лишь социальную реальность, но не
исторический факт.

3. Может показаться, что язык, поскольку он
определяется произвольностью языкового знака, представляет собой
свободную систему, организуемую по усмотрению, зависящую исключительно
от принципа рациональности. Такой точке зрения, собственно, не
противоречит и взятый сам по себе социальный характер языка. Конечно,
коллективная психология не оперирует на чисто логическом материале; не
лишне вспомнить и о том, как разум сдает свои позиции в практических
отношениях между человеком и человеком. И все же рассматривать язык как
простую условность, доступную видоизменению по воле участников,
препятствует нам не это, но действие времени, сочетающееся с действием
социальной силы; вне категории времени лингвистическая реальность
неполна, и никакой вывод не возможен.

Если бы мы взяли язык во времени, но без говорящей
массы (предположим, что живет человек в течение нескольких веков
совершенно один), в нем не оказалось бы, может быть, никакого (*342)
изменения; время не проявило бы своего действия. И обратно, если
рассматривать говорящую массу вне времени, не увидишь действия на язык
социальных сил. Чтобы приблизиться к реальности, нужно, следовательно,
прибавить к нашей первой схеме знак, указывающий на движение времени.
Теперь уже язык теряет свою свободу, так как время позволяет
воздействующим на него социальным силам развивать свое действие; мы
приходим, таким образом, к принципу непрерывности, аннулирующей
свободу. Но непрерывность по необходимости подразумевает изменяемость,
т. е. более или менее значительные сдвиги в отношениях.

Было бы несправедливо упрекать
Ф. де Соссюра в нелогичности или парадоксальности за то, что он
приписывает языку два противоречивых качества. Противопоставлением двух
крайних терминов он только хотел резко подчеркнуть ту истину, что язык
преобразуется, а говорящие на нем преобразовать его не могут. Можно
иначе сказать, что он неприкосновенен (intangible), но не неизменяем
(inaltérable). (Примечание издателей .)

Внутренняя двойственность всех наук, оперирующих понятием ценности

Едва ли многие лингвисты догадываются, что появление
фактора «время» способно создать лингвистике особые затруднения и
ставит их науку перед двумя расходящимися в противоположные стороны
путями.

Большинство прочих наук не ведает этой коренной
двойственности; время не производит в них особого эффекта. Астрономия
установила, что светила претерпевают заметные изменения, но ей не
пришлось ради этого расчлениться на две дисциплины. Геология почти
постоянно имеет дело с последовательностью во времени, но когда она
переходит к уже сложившимся состояниям Земли, она не рассматривает их
как коренным образом отличающийся объект исследования. Есть
описательная наука права и история права; никто не противопоставляет их
одну другой. Политическая история государств целиком движется во
времени, однако же, если история рисует картину какой-либо эпохи, у нас
нет впечатления, что мы вышли из рамок истории. И обратно: наука о
политических учреждениях - по существу своему наука описательная, но
она отлично может, когда встретится надобность, рассматривать
исторические вопросы, не нарушая тем самым единства своего построения.

Наоборот, двойственность, о которой мы говорим,
властно тяготеет, например, над экономическими науками. В противность
указанным выше отраслям знания политическая экономия и экономическая
история составляют две резко разграниченные дисциплины внутри одной
науки; в недавно появившихся работах на эти темы подчеркивается это
различие. Поступая таким образом и хорошенько не отдавая себе в этом
отчета, экономисты подчиняются внутренней необходимости; вполне
аналогичная необходимость заставляет и нас раздробить лингвистику на
две части, у каждой из которых свой особый принцип. Дело в том, что в
лингвистике, как и в политической экономии, мы находимся перед лицом
категории ценности (valeur); в обеих науках дело идет о системе эквивалентностей (равноценностей) между вещами различных порядков : в одной между трудом и заработной платой, в другой между означаемым и означающим. (*342)

Психический характер наших акустических образов
хорошо обрисовывается из наблюдения над нашей собственной речевой
практикой. Не двигая ни губами, ни языком, мы можем говорить сами с
собою или мысленно повторять стихотворный отрывок…

Совершенно очевидно, что в интересах всех вообще
наук было бы более тщательно вычерчивать те оси, по которым расположено
то, что составляет предмет их изучения; всюду следовало бы различать,
как указано на прилагаемом чертеже:

1) ось одновременности (АВ), касающуюся отношений между существующими вещами, откуда исключено всякое вмешательство времени, и 2) ось последовательности
(CD), на которой никогда нельзя увидеть больше одной вещи зараз и по
которой располагаются все явления первой оси со всеми их изменениями.

Для наук, оперирующих понятием ценности, такое
различение становится практической необходимостью. В этой области надо
остеречь исследователей, указав им на невозможность строго научно
организовать «свои исследования, не принимая в расчет наличия двух
осей, не различая системы ценностей самих в себе от этих же самых
ценностей, рассматриваемых в функции времени.

Двусмысленность исчезнет, если называть все три
наличных понятия именами, связанными друг с другом, но вместе с тем
взаимно противопоставленными. Мы предлагаем сохранить слово знак для обозначения целого и заменить термины понятие и акустический образ соответственно терминами означаемое и означаю- (*334)щее ;
эти последние два термина имеют то преимущество, что отмечают
противопоставление, существующее как между ними, так и между целым и
ими как частями этого целого. Что же касается термина знак , то мы довольствуемся им, не зная, чем его заменить, так как обиходный язык не выдвигает никакого иного возможного термина.

С наибольшей категоричностью различение это
обязательно для лингвиста, ибо язык есть система чистых ценностей
(значимостей), ничем не определяемая, кроме как наличным состоянием
входящих в ее состав элементов. Поскольку одной из своих сторон
ценность коренится в самих вещах и в их естественных взаимоотношениях
(как это имеет место в экономической науке, например ценность
земельного участка пропорциональна его доходности), постольку можно до
некоторой степени прослеживать эту ценность во времени, не упуская,
однако, при этом из вида, что в каждый данный момент она зависит от
системы сосуществующих с ней других ценностей. Ее связь с вещами
как-никак дает ей естественную базу, а потому вытекающие из этого
оценки никогда вполне не произвольны, их изменчивость ограничена. Но
как мы видели, в лингвистике естественные данные вовсе не имеют места.

Прибавим, что чем система ценностей сложнее и
тщательнее организована, тем необходимее, именно вследствие ее
сложности, последовательно изучать ее по обеим осям. Никакая система не
может сравниться в этом отношении с языком; нигде мы не имеем налицо
такой точности обращающихся ценностей такого большого количества и
такого разнообразия элементов и притом в такой строгой
взаимозависимости. Многочисленность знаков, на что мы уже ссылались для
объяснения непрерывности языка, абсолютно препятствует единовременному
изучению отношений во времени и отношений в системе.

Вот почему мы различаем две лингвистики. Какими
названиями их обозначить? Имеющиеся под рукою термины не все в полной
мере способны отметить делаемое нами различение. Так, термины(*343)
«история» и «историческая лингвистика» непригодны, ибо они связаны со
слишком расплывчатыми представлениями; поскольку политическая история
включает и описание эпох и повествование о событиях, постольку можно
было бы вообразить, что, описывая последовательные состояния языка, мы
тем самым изучаем язык по временной оси, но тогда такое изучение на
самом деле потребовало бы рассмотрения по отдельности феноменов
перехода языка из одного состояния в другое. Термины эволюция и эволюционная лингвистика более точны, и мы часто будем ими пользоваться; в противовес можно говорить о науке о состояниях (статусах) языка, или статической лингвистике .

Но, чтобы резче отметить это противопоставление и
это скрещение двух порядков явлений, относящихся к одному объекту, мы
предпочитаем говорить о синхронической лингвистике и лингвистике диахронической . Синхронично все, что относится к статическому аспекту нашей науки; диахронично все, что касается эволюции. Существительные же синхрония и диахрония будут соответственно обозначать состояние языка и фазу эволюции.

СТАТИЧЕСКАЯ ЛИНГВИСТИКА И ЛИНГВИСТИКА ЭВОЛЮЦИОННАЯ

Внутренняя двойственность и история лингвистики

Первое, что поражает, когда изучаешь факты языка,-
это то, что для говорящего субъекта их последовательность во времени не
существует: он пред лицом «состояния». Поэтому и лингвист, желающий
понять это состояние, должен закрыть глаза на то, как оно получилось, и
пренебречь диахронией. Только отбросив прошлое, он может проникнуть в
сознание говорящих. Вторжение истории может только сбить его с толку.
Было бы нелепостью рисовать панораму Альп, беря ее одновременно с
нескольких вершин Юрских гор; панорама должна быть взята из одной
точки. Так и в отношении языка: нельзя ни описывать его, ни
устанавливать нормы его применения, не отправляясь от одного
определенного его состояния. Следуя за эволюцией языка, лингвист
уподобляется наблюдателю, передвигающемуся с одного конца Юрских гор до
другого и отмечающему перемещения перспективы.

Можно сказать, что с тех пор, как существует
современная лингвистика, она с головой ушла в диахронию. Сравнительная
грамматика индоевропейских языков использует добытые ею данные для
гипотетической реконструкции предшествовавшего языкового типа; для нее
сравнение не более как средство воссоздания прошлого. Тот же метод
применяется и при частном изучении подгрупп (романских языков,
германских и т. д.); «состояния» привходят в это изучение лишь
отрывочно и весьма несовершенным образом. Такова наука, основанная
Боппом; поэтому-то понимание ею языка половинчато и шатко.

С другой стороны, как поступали те, кто изучал язык
до основания лингвистической науки, т. е. «грамматики», вдохновлявшиеся
традиционными методами? Любопытно отметить, что их точка зрения по
занимающему нас вопросу абсолютно безупречна. Их работы ясно нам
показывают, что в их намерении было описывать состояния; их программа
строго синхронична. Напримёр, так называемая грамматика Пор-Рояля
пытается описать состояние французского языка при Людовике XIV и
определить составляющие его элементы. Ей для этого не требуется
средневековый язык; она строго следует горизонтальной оси (см. выше) и
никогда от нее не отклоняется. Такой метод верен, что не значит,
впрочем, что он применен безукоризненно. Традиционная грамматика
игнорирует целые отделы лингвистики, как например отдел о
словообразовании; она нормативна и считает нужным не констатировать
факты, а издавать правила; она неспособна к широким обобщениям; часто
она не умеет даже отличить написанного слова от произносимого и т. п.

Классическую грамматику упрекали в том, что она не
научна, между тем ее база менее подвержена критике и ее предмет лучше
определен, чем у той лингвистики, которую основал Бопп. Эта последняя,
покоясь на зыбком основании, не знает даже в точности, к какой цели она
стремится. Не умея распознавать разницу между наличным состоянием и
последовательностью во времени, она пытается работать одновременно в
обеих этих областях. Лингвистика слишком большое место уделяла истории;
теперь ей предстоит вернуться к статической точке зрения традиционной
грамматики, но уже с новым духом и с новыми приемами, т. е. обновленной
историческим методом, который с своей стороны поможет лучше осознать
состояния языка. Прежняя грамматика видела лишь синхронический факт;
лингвистика открыла нам новый порядок феноменов, но этого недостаточно:
надо дать почувствовать противоположность обоих рядов явлений, чтобы
извлечь из этого все вытекающие последствия.

…Противопоставление двух точек зрения - синхронической и диахронической - совершенно абсолютно и не терпит компромисса.

СТАТИЧЕСКАЯ ЛИНГВИСТИКА И ЛИНГВИСТИКА ЭВОЛЮЦИОННАЯ

Противопоставление обеих лингвистик в отношении их методов и принципов

Противопоставление между диахроническим и синхроническим проявляется всюду.

Прежде всего (мы начинаем с явления наиболее
очевидного) они не одинаковы по своему значению. Вполне ясно, что
синхронический аспект важнее диахронического, так как для говорящей
массы только он - подлинная и единственная реальность. Это же верно и
для лингвиста; если он примет диахроническую перспективу, то увидит
отнюдь не язык, а только ряд видоизменяющих его явлений. Часто
утверждают, что нет ничего более важного, чем познать генезис данного
состояния; это в некотором смысле верно: условия, создавшие данное
состояние, проясняют нам его истинную природу « оберегают нас от
некоторых иллюзий, но этим доказывается толь-(345)ко, что диахрония не
является самоцелью. О ней можно сказать, то было сказано о журнализме:
она может привести ко всему, но только под условием выхода из нее.

Методы обоих аспектов тоже различны в двояком отношении.

а) Синхрония знает только одну перспективу,
перспективу говорящих субъектов, и весь ее метод сводится к собиранию
от них фактов; чтобы убедиться, в какой мере то или другое языковое
явление реально, необходимо выяснить, в какой мере оно существует в
сознании говорящих. Напротив, диахроническая лингвистика должна различать две перспективы: одну проспективную , следующую c течением времени, и другую ретроспективную , направленную вспять; таким образом, метод ее раздваивается, о чем будет идти речь в пятой части этого труда.

б) Второе различие вытекает из разницы в объеме той
области, на которую распространяются та и другая дисциплины.
Синхроническое изучение не ставит своим объектом всего совпадающего по
времени, но только совокупность фактов, относящихся к каждому языку; в
меру необходимости подразделение дойдет и до диалектов и до
поддиалектов. В сущности термин синхроническое не вполне точен; его следовало бы заменить, правда, несколько длинным термином идиосинхроническое .
Наоборот, диахроническая лингвистика не только не требует, но и
отвергает подобную специализацию, рассматриваемые ею элементы не
принадлежат обязательно к одному языку (ср. индоевр. *esti, греч. esti,
нем. ist, фр. est, рус. есть ). Различие
отдельных наречий создается именно сменой диахронических фактов и их
пространственным умножением. Для оправдания сближения двух форм
достаточно, если между ними есть историческая связь, какой бы косвенной
она ни была.

Эти противопоставления не самые яркие и не самые
глубокие: из коренной антиномии между фактом эволютивным и фактом
статическим следует, что решительно все понятия, относящиеся к тому или
другому в одинаковой мере, не сводимы друг к другу. Любое из этих
понятий может служить доказательством этого. Так, синхронический
«феномен» ничего общего не имеет с диахроническим; первый есть
отношение между существующими одновременно элементами, второй - смена
во времени одного элемента другим, т. е. событие…

СИНХРОНИЧЕСКИЙ ЗАКОН И ЗАКОН ДИАХРОНИЧЕСКИЙ

Мы привыкли слышать о законах в лингвистике, но
действительно ли факты языка управляются законами и какого рода могут
быть эти законы? Поскольку язык есть социальный институт, можно a
priori сказать, что он регулируется нормами, аналогичными тем, которые
действуют в коллективах. Как известно, всякий социальный закон обладает
двумя основными признаками: он императивен , и он общ ; он навязывается, и он простирается на все случаи, разумеется, в определенных границах времени и места.(*346)

Отвечают ли такому определению законы языка? Чтобы
выяснить это, надо прежде всего согласно с только что высказанным еще
лишний раз разделить сферы синхронического и диахронического. Перед
нами две раздельные проблемы, которые смешивать нельзя; говорить о
лингвистическом законе вообще равносильно желанию схватить призрак.

Синхронический закон - общий закон, но не
императивный; попросту отображая существующий порядок вещей, он только
констатирует некое состояние; он закон постольку же, поскольку законом
может быть названо утверждение, например, что в данном фруктовом саду
деревья посажены косыми рядами. И отображаемый им порядок вещей не
гарантирован от перемены именно потому, что не императивен. Казалось
бы, можно возразить, что в функционировании речи синхронический закон
обязателен в том смысле, что он навязан индивидам принуждением
коллективного обычая; это верно, но мы ведь не разумеем слово
«императивный» в смысле обязательности по отношению к говорящим;
отсутствие императивности значит, что в языке нет никакой силы,
гарантирующей сохранение регулярности, установившейся в каком-либо
пункте. Так, нет ничего более регулярного, чем синхронический закон,
управляющий латинским ударением (в точности сравнимый с законом
греческого ударения); между тем эти правила ударения не устояли перед
факторами изменения и уступили место новому закону, действующему во
французском языке. Таким образом, если и можно говорить о законе в
синхронии, то только в смысле распорядка, принципа регулярности.

Диахрония предполагает, напротив того, динамический
фактор, производящий определенный результат, выполняющий определенное
дело. Но этого императивного характера недостаточно для применения
понятия закона к фактам эволюции языка; можно говорить о законе лишь
тогда, когда целая совокупность явлений подчиняется единому правилу, а
диахронические события хотя и обнаруживают некоторые видимости
общности, всегда в действительности носят характер случайный и частный.

Резюмируем: синхронические факты, каковы бы они ни
были, представляют определенную регулярность, но не носят никакого
императивного характера, напротив, диахронические факты обладают
императивностью по отношению к языку, но не имеют характера общности.

Короче говоря (к чему мы и хотели прийти), ни те ни
другие не управляются законами в вышеопределенном смысле, а если уже,
не взирая ни на что, угодно говорить о лингвистических законах, то
термин этот будет покрывать совершенно различные значения, смотря по
тому, относится ли он к явлениям синхронического или диахронического
порядка.(*347)

ВЫВОДЫ

Так лингвистика подходит ко второму разветвлению
своих путей. Сперва нам пришлось выбирать между языком и речью, теперь
же мы у второго перекрестка, откуда ведут две дороги: одна в диахронию,
другая в синхронию.

Используя этот двойной принцип классификации, мы можем прибавить, что все диахроническое в языке является таковым через речь .
В речи источник всех изменений; каждое из них первоначально, прежде чем
войти в общее употребление, начинает применяться некоторым количеством
индивидов. Теперь по-немецки говорят: ich war, wir waren (я был, мы
были), тогда как в старом немецком языке до XVI в. спрягалось: ich was,
wir waren (по-английски до сих пор говорят: I was, we were). Каким же
образом произошла эта перемена: war вместо was? Отдельные лица под
влиянием waren по аналогии создали war; это был факт речи; такая форма,
часто повторявшаяся, была принята коллективом и стала фактом языка. Но
не все новшества речи увенчиваются таким успехом, и поскольку они
остаются индивидуальными, нам нечего принимать их во внимание, так как
мы изучаем язык; они входят в поле нашего наблюдения лишь с момента
принятия их коллективом.

Факту эволюции всегда предшествует факт или, вернее,
множество сходных фактов в сфере речи; это ничуть не порочит
установленного выше различения, которое этим только подтверждается, так
как в истории всякого новшества мы встречаем всегда два раздельных
момента: 1) момент появления его у индивидов и 2) момент его
превращения в факт языка, когда оно, по внешности оставаясь тем же,
принимается коллективом.

Нижеприводимая таблица показывает ту рациональную форму, которую должна принять лингвистическая наука:

Следует признать, что теоретическая и идеальная
форма науки не всегда совпадает с той, которую навязывают ей требования
практики. В лингвистике эти требования практики еще повелительнее, чем
в других науках; они до некоторой степени оправдывают ту путаницу,
которая в настоящее время царит в лингвистических исследованиях. Даже
если бы устанавливаемые нами различения и были приняты раз и навсегда,
нельзя было бы, быть может, во имя этого-идеала связывать научные
изыскания чересчур точными установками.

Так, например, производя синхроническое обследование
старофранцузского языка, лингвист оперирует такими фактами и
принципами, которые ничего не имеют общего с теми, которые ему открыла
бы история этого же языка с XIII до XX в.; зато они сравнимы с теми
фактами и принципами, которые обнаружились бы при описании одного из
нынешних языков банту, греческого аттического языка за 400 лет до н. э.
или, наконец, современного французского. Дело в том, что все такие
описания покоятся на схожих отношениях; хотя каждый отдельный язык
образует замкнутую систему, все они предполагают наличие некоторых
постоянных принципов, на которые мы неизменно наталкиваемся, переходя
от одного языка к другому, так как всюду продолжаем оставаться в одном
и том же порядке явлений. Совершенно так же обстоит и с историческим
исследованием: обозреваем ли мы определенный период в истории
французского языка (например, от XIII до XX в.), или яванского языка,
или любого другого, всюду мы имеем дело со схожими фактами, которые
достаточно сопоставить, чтобы установить общие истины диахронического
порядка. Идеалом было бы, чтобы каждый ученый посвящал себя тому или
другому разрезу лингвистических исследований и охватывал возможно
большее количество фактов соответствующего порядка, но представляется
весьма затруднительным научно владеть столь разнообразными языками. С
другой стороны, каждый язык представляет практически одну единицу
изучения, так что силой вещей приходится рассматривать его попеременно
и статически и исторически. Все-таки никогда не нужно забывать, что
теоретически это единство отдельного языка как объекта изучения есть
нечто поверхностное, тогда как различия языков таят в себе глубокое
единство. Пусть при изучении отдельного языка наблюдение захватывает и
одну сферу и другую, всегда надо знать, к которой из них относится
разбираемый факт, и никогда не надо смешивать методы. Разграниченные
нами таким образом обе части лингвистики послужат одна за другой
объектом нашего исследования.

Синхроническая лингвистика
займется логическими и психологическими отношениями, связывающими
сосуществующие элементы и образующими систему, изучая их так, как они
воспринимаются одним и тем же коллективным сознанием.

Диахроническая лингвистика ,
напротив, будет изучать отношения, связывающие элементы в порядке
последовательности, не воспринимаемой одним и тем же коллективным
сознанием, - элементы, заменяющиеся одни другими, но не образующие
системы.

СИНХРОНИЧЕСКАЯ ЛИНГВИСТИКА

Общие положения

В задачу общей синхронической лингвистики входит
установление основных принципов всякой идиосинхронической системы,
конститутивных факторов всякого состояния (статуса) языка. Многое из
того, что нами уже было изложено, относится скорее к синхронии; так,
общие свойства знака могут рассматриваться как составная часть этой
последней, хотя они нам и послужили для доказательства необходимости
различать обе лингвистики.(*349)

К синхронии относится все, что называется «общей
грамматикой», ибо только через отдельные состояния языка
устанавливаются те различные отношения, которые входят в компетенцию
грамматики. В дальнейшем изложении мы ограничимся лишь основными
принципами, без которых не представляется возможным ни приступить к
более широким проблемам статики, ни объяснить детали данного состояния
языка.

Говоря вообще, гораздо труднее заниматься
статической лингвистикой, чем историей. Факты эволюции более конкретны,
они больше говорят воображению; наблюдаемые в них отношения
завязываются между последовательно сменяющимися моментами, уловить
которые нетрудно, легко, а иногда и занятно следить за рядом
превращений. Та же лингвистика, которая оперирует сосуществующими
значимостями и отношениями, представляет гораздо больше затруднений.

В действительности «состояние» языка не есть
математическая точка, но более или менее длинный промежуток времени, в
течение которого сумма происходящих видоизменений остается ничтожно
малой. Это может равняться десяти годам, смене одного поколения, одному
столетию, даже больше. Случается, что в течение сравнительно долгого
промежутка язык еле меняется, а затем в какие-нибудь несколько лет
испытывает значительные превращения. Из двух сосуществующих в одном
периоде языков один может сильно эволюционировать, а другой почти вовсе
не изменяться: для второго необходимо будет синхроническое изучение,
для первого потребуется диахронический подход. Абсолютное «состояние»
определяется отсутствием изменений, но поскольку язык всегда, как бы ни
мало, все же преобразуется, постольку изучать язык статически на
практике - значит пренебрегать маловажными изменениями подобно тому как
математики при некоторых операциях, например при вычислении логарифмов,
пренебрегают бесконечно малыми величинами.

В политической истории различаются: эпоха - точка во
времени, и период, охватывающий некоторый промежуток времени. Однако
историки сплошь и рядом говорят об эпохе Антонинов, об эпохе крестовых
походов, разумея в данном случае единство признаков, сохранявшихся в
течение соответствующего срока. Можно было бы говорить и про
статическую лингвистику, что она занимается эпохами; но термин
«состояние» («статус») лучше. Начала и концы эпох обычно отмечаются
какими-либо переворотами, более или менее резкими, направленными к
изменению установившегося порядка вещей. Употребляя термин «состояние»,
мы тем самым отводим предположение, будто в языке происходит нечто
подобное. Сверх того, термин «эпоха» именно потому, что он заимствован
у истории, заставляет думать не столько о самом языке, сколько об
окружающей и обусловливающей его обстановке; одним словом, он вызывает
скорее всего представление о том, что мы назвали внешней
лингвистикой.(*350)

Впрочем, разграничение во времени не есть
единственное затруднение, встречаемое нами при определении понятия
«состояние языка»; такой же вопрос встает и относительно
пространственного отграничения. Короче говоря, понятие «состояние
языка» не может не быть приблизительным. В статической лингвистике, как
и в большинстве наук, невозможно никакое рассуждение без условного
упрощения данных.

В большинстве областей, подлежащих ведению науки,
вопрос о единицах даже не ставится: они сразу же даны. Так, в зоологии
мы прежде всего имеем дело с животными. Астрономия оперирует единицами,
разделенными в пространстве,- небесными телами. В химии можно изучать
природу и состав двухромовокислого калия, ни минуты не усомнившись в
том, что он нечто вполне определенное.

Если в какой-либо науке непосредственно не
обнаруживаются присущие ей конкретные единицы, это значит, что в ней
они сколько-нибудь существенного значения не имеют. В истории,
например, это личность, эпоха или нация? Неизвестно. Но не все ли
равно? Можно заниматься историческими изысканиями, не выяснив этого
вопроса.

Но подобно тому как шахматная игра целиком сводится
к комбинированию положений различных фигур, так и язык является
системой, исключительно основанной на противопоставлении его конкретных
единиц. Нельзя ни отказаться от их обнаружения, ни сделать ни одного
шага, не прибегая к ним, а вместе с тем их выделение сопряжено с такими
трудностями, что возникает вопрос, существуют ли они реально.

Странным и поразительным свойством языка является,
таким образом, то, что в нем не даны различимые на первый взгляд
сущности (факты), в наличии которых между тем усомниться нельзя, так
как именно их взаимодействие и образует язык. В этом и лежит та черта,
которая отличает язык от всех прочих семиологических систем.

РАССМОТРЕНИЕ ЗНАКА В ЕГО ЦЕЛОМ

Все предшествующее приводит нас к выводу, что в языке нет ничего, кроме различий .
Более того, различие, вообще говоря, предполагает положительные
моменты, между которыми оно и устанавливается, но в языке имеются
только различия без положительных моментов .
Взять ли означаемое или означающее, всюду та же картина. В языке нет ни
идей, ни звуков, предсуществующих системе, а есть только концептуальные
различия и звуковые различия, проистекающие из языковой системы. И идея
и звуковой материал, заключенные в знаке, имеют меньше значения, чем
то, что есть кругом него в других знаках. Доказывается это тем, что
значимость термина может видоизмениться без изменения как его смысла,
так и его звуков исключительно вследствие того обстоятельства, что
какой-либо смежный термин претерпел изменение.(*351)

Однако утверждать, что все в языке отрицательно
(négatif), верно лишь в отношении означаемого и означающего, взятых в
отдельности; как только мы начинаем рассматривать знак в целом, мы
оказываемся перед чем-то в своем роде положительным (positif). Языковая
система есть ряд различий в звуках, комбинированный с рядом различий в
идеях, но такое сопоставление некоего количества акустических знаков с
равным количеством отрезков, выделяемых из массы мыслимого, порождает
систему значимостей. И вот эта система и является действенной связью
между звуковыми и психическими элементами внутри каждого знака. Хотя
означаемое и означающее, взятое каждое в отдельности, - величины чисто
дифференциальные и отрицательные, их сочетание есть факт положительный;
это даже есть единственный вид имеющихся в языке фактов, потому что
основным свойством языковой организации является именно сохранение
параллелизма между этими двумя рядами различий.

Некоторые диахронические факты весьма характерны в
этом отношении; это все те бесчисленные случаи, когда изменение
означающего приводит к изменению идеи и когда обнаруживается, что в
основном сумма различаемых идей соответствует сумме различимых знаков.
Когда в результате фонетических изменений два термина смешиваются
(например, décrépit = dècrepitus и décrépi = crispus), то и идеи
обнаруживают тенденцию смешиваться, если только к этому есть
благоприятствующие данные. А если термин дифференцируется (например,
французское chaise - стул и chaire - кафедра)? В таком случае возникшее
различие неминуемо проявляет тенденцию стать значимым, что, впрочем,
удается не всегда и не сразу. Обратно, всякое различие в идее,
усмотренное мыслью, стремится выразиться различными означающими, а две
идеи, мыслью более не различаемые, стремятся слиться в едином
означающем.

Если сравнивать между собою знаки - термины
положительные, нельзя более говорить только о различии; это выражение
здесь не вполне подходит, так как оно может применяться лишь в случае
сравнения двух акустических образов, например отец и мать, или
сравнения двух идей, например идеи «отец» и идеи «мать»; два знака,
включающие каждый и означаемое и означающее, не различны (différents)
они только различимы (distincts). Между ними есть лишь противопоставление . Весь механизм языка покоится на этого рода противопоставлениях и на вытекающих из них звуковых и концептуальных различиях.

То, что верно относительно значимости, верно и
относительно языковой единицы. Последняя есть отрезок речевой цепи,
соответствующий определенному понятию, причем оба они (отрезок и
понятие) по природе своей чисто дифференциальны.

В применении к единице принцип дифференциации может быть формулирован так: отличительные свойства единицы сливаются с самой единицей .
В языке, как и во всякой семиологической системе,(*352) то чем знак
отличается, и есть все то, что его составляет. Различие создает
отличительное свойство, оно же создает значимость и единицу.

Из того же принципа вытекает еще одно, несколько
парадоксальное следствие: то, что обычно называется «фактом
грамматики», соответствует в конечном счете определению единицы, так
как он всегда выражает противопоставление известных терминов; в данном
случае противопоставление оказывается только особо значимым. Возьмем,
например, образование немецкого множественного числа типа Nacht:
Nächte. Каждый из терминов, сопоставляемых в этом грамматическом факте
(единственное число без умляута и без конечного е , противопоставленное множественному числу с умляутом и е ),
сам образован целым рядом взаимодействующих противопоставлений внутри
системы; взятые в отдельности, ни Nacht, ни Nächte ничего не значат;
следовательно, все дело в противопоставлении. Иначе говоря, можно
выразить отношение Nacht/Nächte алгебраической формулой а/b, где а и b
не простые термины, но каждый представляет собой результат совокупности
отношений. Язык - это, так сказать, такая алгебра, где имеются лишь
сложные выражения (термины). Среди заключающихся в нем
противопоставлений одни более значимы, чем другие, но «единица» и
«грамматический факт» - лишь различные названия для обозначения разных
аспектов одного и того же общего явления - взаимодействия языковых
противопоставлений. Это до такой степени верно, что можно было бы
подходить к проблеме единиц со стороны фактов грамматики. При этом
нужно было бы, выдвинув противопоставление Nacht/Nächte, спросить себя,
какие же единицы взаимодействуют в этом противопоставлении. Только ли
эти данные два слова, или же весь ряд подобных слов? или, быть может, а
и ä? или же все вообще формы единственного числа и множественного и т.
д.

Единица и грамматический факт не слились бы, если бы
языковые знаки состояли из чего-либо другого, кроме различий. Но,
поскольку язык есть то, что он есть, с какой бы стороны к нему ни
подходить, - в нем не найдешь ничего простого: всюду и всегда он являет
то же сложное равновесие взаимно обусловливающих себя элементов. Иначе
говоря, язык есть форма, а не субстанция .
Необходимо как можно глубже проникнуться этой истиной, ибо все ошибки
нашей терминологии, все неточные наши характеристики явлений языка
коренятся в том невольном предположении, что в лингвистическом феномене
есть какая-то субстанциальность.

ДИАХРОНИЧЕСКАЯ ЛИНГВИСТИКА

Общие положения

Диахроническая лингвистика изучает отношения не
между сосуществующими элементами данного состояния языка, но между
сменяющимися последовательными во времени элементами.(*353)

В самом деле, абсолютной неподвижности не существует
вовсе; все части языка подвержены изменениям; каждому периоду
соответствует более или менее заметная эволюция. Она может быть
различной в отношении быстроты и интенсивности, но самый принцип от
этого не страдает; поток языка течет непрерывно; течет ли он спокойно
или стремительно, это уже вопрос второстепенный.

Правда, эта непрерывная эволюция весьма часто скрыта
от нас вследствие того, что внимание наше сосредоточивается на
литературном языке; как мы увидим ниже, литературный язык наслаивается
на язык народный, т. е. на язык естественный, и подчиняется иным
условиям существования. Поскольку он уже сложился, литературный язык в
общем проявляет устойчивость и тенденцию оставаться себе подобным; его
зависимость от письма обеспечивает за ним еще большую сохранность.
Литературный язык не может, следовательно, служить для нас мерилом
того, до какой степени изменчивы естественные языки, не подчиненные
никакой литературной регламентации.

Объектом диахронической лингвистики является в
первую очередь фонетика, вся фонетика в целом; в самом деле, эволюция
звуков несовместима с понятием «состояния»; сравнение фонем или
сочетаний фонем с тем, чем они были раньше, сводится к установлению
диахронического факта. Предшествовавшая эпоха может быть в большей или
меньшей степени близкой, но если она сливается со следующей, то
фонетическому явлению уже более места нет; остается лишь описание
звуков данного состояния языка, а это уже дело фонологии.
Диахронический характер фонетики вполне согласуется с тем принципом,
что ничто фонетическое не является значимым или грамматическим в
широком смысле слова. При изучении истории звуков какого-либо слова
можно игнорировать его смысл, рассматривать лишь его материальную
оболочку, выделять из него звуковые отрезки, не задаваясь вопросом,
имеют ли они значение или нет. Можно, например, ставить вопрос, во что
превращается в аттическом диалекте греческого языка ничего не значащее
сочетание -ewo-. Если бы эволюция языка сводилась к эволюции звуков,
еще резче противопоставились бы по своему содержанию обе части
лингвистики; выяснилось бы, что диахроническое равно неграмматическому,
а синхроническое - грамматическому.

Но только ли звуки видоизменяются во времени? Слова
меняют свое значение; грамматические категории эволюционируют; есть и
такие, которые исчезают вместе с формами, служившими для их выражения
(например, двойственное число в латинском языке). А раз у всех фактов
ассоциативной и синтагматической синхронии есть своя история, то как же
сохранить абсолютное различение между диахронией и синхронией? Оно
становится весьма затруднительным, как только мы выходим из сферы
чистой фонетики. Заметим, однако, что многие изменения, считаемые
грамматическими, сводятся к фонетическим изменениям. В немецком языке
создание грамматического типа Hand: Hände взамен hant: hanti (*354)
всецело объясняется фонетическим фактом. Равным образом фонетический
факт лежит в основе такого типа сложных слов, как Springbrunnen -
фонтан, Reitschule - школа верховой езды и т. д.; в
древневневерхненемецком языке первый элемент был не глагольный, а
именной: beta-hus означало дом молитвы; но после того как конечная
гласная фонетически отпала (beta-bet и т д.), установился семантический
контакт с глаголом (beten - молиться и т. п.) и Bet-haus стало означать
дом, где молятся.

Нечто подобное произошло и в тех сложных словах,
которые в древнегерманском языке образовывались со словом lîch -
внешний вид (ср- mannolîch - имеющий мужской вид, redolîch - имеющий
разумный вид). Ныне во множестве прилагательных (ср. verzeihlich -
простительный, glaublich - вероятный и т. д.) lich превратилось в
суффикс, сравнимый с французским суффиксом в словах pardon-able,
croy-able и т. д., и одновременно изменилась интерпретация первого
элемента: в нем теперь усматривается не существительное, но глагольный
корень; это объясняется тем, что в некоторых случаях вследствие падения
конечной гласной первого элемента (например, redo-red-) этот последний
уподобился глагольному корню (red- от reden).

Во всех этих случаях и во многих других, сходных с
ними, различение диахронического и синхронического остается очевидным;
следует это помнить, чтобы легкомысленно не утверждать, будто мы
занимаемся исторической грамматикой, тогда как в действительности мы
только переходим от изучения фонетических изменений в диахроническом
разрезе к изучению вытекающих из них последствий в разрезе
синхроническом.

Но эта оговорка не снимает всех затруднений.
Эволюция любого грамматического факта, ассоциативной группы или
синтагматического типа несравнима с эволюцией звука. Она не
представляет собой простого явления; она разлагается на множество
частных фактов, только часть которых относится к фонетике. В генезисе
такого синтагматического типа, как французское будущее prendre ai
(буквально - взять имею), превратившееся в prendrai (возьму),
различаются по меньшей мере два факта: один психологический - синтез
двух элементов понятия, другой фонетический и зависящий от первого -
сведение двух ударений словосочетания к одному (prendre ai — prendrai).

Спряжение германского сильного глагола (тип совр.
нем. geben - давать, gab, gegeben и т. п., ср. греч. leipσ - оставляю,
élipon, léloipa и т. п.) в значительной мере основано на так называемом
абуляте (перегласовке) коренных гласных. Эти чередования, система
которых вначале была довольно простой, несомненно явились в результате
чисто фонетического явления, но для того чтобы(*355) эти
противопоставления получили функциональное значение, потребовалось,
чтобы первоначальная система спряжения упростилась в результате целого
ряда всяческих изменений: исчезновение многочисленных разновидностей
форм настоящего времени и связанных с ними смысловых оттенков,
исчезновение имперфекта, будущего и аориста, исчезновение удвоения в
перфекте и т. д. Все эти перемены в которых нет ничего по существу
фонетического, сократили глагольное спряжение до ограниченного
количества форм, где чередования основ приобрели первостепенную
смысловую значимость. Можно, например, утверждать, что
противопоставление е: а более значимо в geben: gab, чем противопоставление е: о
в греч. leipσ : léloipa, вследствие отсутствия удвоения в немецком
перфекте. Итак, хотя фонетика тем или другим образом и вторгается то и
дело в эволюцию, все же она не может ее объяснить целиком; по
устранении же фонетического фактора получается остаток, казалось бы,
оправдывающий представление об «истории грамматики»; вот тут-то и лежит
настоящая трудность; различение между диахроническим и синхроническим,
сохранить которое обязательно нужно, потребовало бы сложных объяснений,
несовместимых с рамками этого курса.

ЯЗЫКОВЫЕ СЕМЬИ И ЛИНГВИСТИЧЕСКИЕ ТИПЫ

…Язык непосредственно не подчиняется мышлению
(esprit) говорящих; обратим в заключение сугубое внимание на одно из
последствий этого принципа: ни одна языковая семья не принадлежит по
праву и раз навсегда к определенному лингвистическому типу.

Спрашивать, к какому типу относится данная группа
языков,- это значит забывать, что языки эволюционируют, подразумевать,
что в их эволюции есть какой-то элемент постоянства. Во имя чего имеем
мы право предполагать границы у этого развития, не знающего никаких
границ? Правда, многие, говоря о характерных признаках какой-либо
языковой семьи, думают преимущественно о характере ее праязыка, и в
таком случае проблема представляется вполне разрешимой, поскольку дело
идет об определенном языке и определенной эпохе. Но если кто-нибудь
станет предполагать наличие в языке каких-то постоянных признаков, не
подвергающихся изменению ни во времени, ни в пространстве, он наткнется
на преграду, связанную с основными принципами эволюционной лингвистики.
Неменяющихся признаков вообще не существует; они могут сохраняться
только благодаря случайности.

Возьмем для примера индоевропейскую семью; нам
известны характерные признаки того языка, от которого произошла эта
семья:(*356) очень простая система звуков, никаких сложных сочетаний
согласных, никаких удвоенных согласных, монотонный вокализм,
порождающий вместе с тем в высшей степени регулярную систему
чередований глубоко грамматического свойства, музыкальное ударение,
падающее на любой слог слова и тем самым способствующее взаимодействию
грамматических противопоставлений, количественный ритм, покоящийся
исключительно на противопоставлении долгих и кратких слогов, большой
простор образования сложных и производных слов, значительное богатство
склонения и спряжения, автономность во фразе отдельного слова,
изменяющегося по многим формам и в себе самом заключающего все свои
определения, - в результате чего большая свобода в конструкции и
редкость грамматических слов детерминативного или связывающего значения
(глагольных приставок, предлогов и т. д.).

Нетрудно убедиться, что ни один из этих признаков
полностью не сохранился в отдельных индоевропейских языках, что даже
кое-какие из этих признаков (например, роль количественного ритма и
музыкального ударения) не встречаются ни в одном; некоторые из
индоевропейских языков даже до такой степени изменили первоначальный
индоевропейский характер, что кажутся представителями совершенно иного
лингвистического типа (например, языки английский, армянский,
ирландский и др.).

С несколько большим основанием мы вправе говорить о
более или менее общих трансформационных процессах, свойственных
различным языкам какой-либо семьи. Так, указанное нами выше
прогрессивное ослабление механизма словоизменения встречается во всех
индоевропейских языках, хотя и в этом отношении они представляют
значительные расхождения; наиболее сохранилось словоизменение в
славянских языках, а английский язык свел его почти на нет. В связи с
этим упрощением словоизменения следует поставить другое явление, тоже
довольно общего характера, а именно более или менее постоянный порядок
в конструкции фраз, а также вытеснение синтетических приемов выражения
приемами аналитическими: передача предлогами падежных значений,
составление глагольных форм при помощи вспомогательных глаголов и т. п.

Как мы видели, та или другая черта прототипа может
не находиться в том или другом из производных языков, но верно и
обратное: нередки случаи, когда общие черты, свойственные всем
представителям семьи, не встречаются в первоначальном наречии; примером
может служить гармония гласных, т. е. ассимиляция качества всех гласных
в суффиксах с последним гласным корня. Это явление свойственно обширной
урало-алтайской группе языков, на которых говорят в Европе и Азии от
Финляндии до Маньчжурии, но, по всей видимости, это замечательное
явление связано с позднейшим развитием отдельных языков этой группы;
таким образом, это черта общая, но не исконная, а это значит, что в
доказательство общности (весьма спорной) происхождения этих языков на
гармонию гласных(*357) ссылаться нельзя, как нельзя ссылаться и на их
агглютинативный характер. Установлено также, что китайский язык не
всегда был односложным.

При сравнении семитских языков с реконструированным
прасемитским мы сразу же поражаемся устойчивостью некоторых их черт;
более всех прочих семей эта семья языков производит впечатление
единства неизменного, постоянного и присущего всей семье типа. Он
проявляется в нижеследующих признаках (некоторые из них резко


малоразвитое словоизменение (впрочем, более развитое в праязыке, чем в
происшедших от него языках), с чем связано подчинение порядка слов
определенным строгим правилам. Самая замечательная черта касается
состава корней: они регулярно заключают в себе по три согласные
(например, q--l - убивать); эти коренные согласные сохраняются во всех формах
внутри данного наречия (ср. древнееврейск. qal, qlah, ql, qili
и т. д.), из одного наречия в другое (ср. арабск. qatala, qutila и т.
д.); иначе говоря, согласные выражают «конкретный смысл» слов, их
лексикологическую значимость, тогда как гласные, правда, с помощью
некоторых префиксов и суффиксов, обозначают исключительно
грамматические категории (например, древнееврейск. qaи семитских языков
с реконструированным прасемитским мы сразу же поражаемся устойчивостью
некоторых их черт; более всех прочих семей эта семья языков производит
впечатление единства неизменного, постоянного и присущего всей семье
типа. Он проявляется в нижеследующих признаках (некоторые из них резко
противопоставляются характерным чертам индоевропейской семьи): почти
полное отсутствие сложных слов, ограниченная роль словопроизводства,
малоразвитое словоизменение (впрочем, более развитое в праязыке, чем внеизменных признаков не бывает; их постоянство есть дело случая; если
какой-нибудь признак в течение долгого времени сохраняется, он с
течением времени всегда может и исчезнуть. Что касается признаков
семитического круга языков, то ведь «закон» трех согласных не так уж
характерен для этой семьи, ибо и в других семьях встречаются
аналогичные явления. Так, и в индоевропейском языке консонатизм корней
подчиняется строгим правилам; в них, например, никогда не встречается
после звука е сочетание двух звуков из
ряда i, u, r, l, т, п. Корень типа *serl невозможен. То же можно
сказать с еще большим основа наем о роли гласных в семитических языках;
нечто аналогичное, хотя и в менее развитом виде встречается ведь и в
индоевропейских языках; такие противопоставления, как древнееврейск. dßr - слово, dßr-im
- слова, dißre-hem - их слова, напоминают нем. Gast: Gäste, fliessen:
floss и т. д. В обоих случаях генезис грамматического приема один и тот
же. Он объясняется чисто фонетическими превращениями, вызванными
«слепой» эволюцией; порожденные этой эволюцией чередования были
удержаны сознанием, связавшим с ними определенные грамматические
значимости и распространившим их применение по аналогии с образцами,
созданными случайным действием фонетического развития. Что же касается
неизменности семитической «трехсогласности», она является
приблизительной и ничего абсолютного не заключает.(*358) В этом можно a
priori быть уверенным, но это подтверждается и фактами; так, например,
по-еврейски корень слова ‘nas-m - люди, как и следует ожидать, состоит из трех согласных, но в единственном числе i
их только две; получилось это в результате фонетического сокращения
более древней формы, заключавшей три согласные. Впрочем, если даже и
принять эту мнимую неизменность, следует ли видеть в ней нечто присущее
самим корням? Нисколько! Дело только в том, что семитические языки
меньше многих других подвергались фонетическим изменениям, вследствие
чего в этой группе языков лучше, чем в других языках, сохранились
согласные. Так что это исключительно результат эволюции, исключительно
фонетический феномен, а ничуть не грамматический и не постоянный.
Утверждать, что корни неизменны, это равносильно утверждению, что они
никогда не подвергались фонетическим изменениям, - вот и все, а ведь
нельзя поручиться, что эти изменения никогда не произойдут. Вообще
говоря, все то, что сделано временем, может быть временем переделано
или уничтожено.

Давно признано, что Шлейхер насиловал
действительность, рассматривая язык как нечто органическое, в самом
себе заключающее свои законы развития, а между тем продолжают, даже не
подозревая этого, видеть в языке нечто органическое в другом смысле,
полагая, что «гений» расы или этнической группы непрерывно влияет на
язык, направляя его на какие-то определенные пути развития.

Из сделанных нами экскурсов в смежные нашей науке
области вытекает нижеследующий принцип чисто отрицательного свойства,
но тем более интересный, что он совпадает с основной мыслью этого
курса: единственным и истинным объектом лингвистики является язык, рассматриваемый в самом себе и для себя.

Соцэкгиз, М., 1933. Перевод А. М. Сухотина.

Хотя эта глава и не касается
вопросов ретроспективной лингвистики, мы все же помещаем ее здесь, так
как она может служить заключением для всей работы в целом. (Примечание издателей.)

Superlinguist - это электронная научная библиотека, посвященная теоретическим и прикладным вопросам лингвистики, а также изучению различным языков.

Как устроен сайт

Сайт состоит из разделов, в каждой из которых включены еще подразделы.

Главная. В этом разделе представлена общая информация о сайте. Здесь также можно связаться с администрацией сайта через пункт «Контакты».

Книги. Это самый крупный раздел сайта. Здесь представлены книги (учебники, монографии, словари, энциклопедии, справочники) по различным лингвистическим направлениям и языкам, полный список которых представлен в разделе "Книги".

Для студента. В этом разделе находится множество полезных материалов для студентов: рефераты, курсовые, дипломные, конспекты лекций, ответы к экзаменам.

Наша библиотека рассчитана на любой круг читателей, имеющих дело с лингвистикой и языками, начиная от школьника, который только подступается к этой области и заканчивая ведущим ученым-лингвистом, работающим над своим очередным трудом.

Какова основная цель сайта

Основная цель проекта - это повышение научного и образовательного уровня лиц, интересующихся вопросам лингвистики и изучающих различные языки.

Какие ресурсы содержатся на сайте

На сайте выложены учебники, монографии, словари, справочники, энциклопедии, периодика авторефераты и диссертации по различным направлениям и языкам. Материалы представлены в форматах.doc (MS Word), .pdf (Acrobat Reader), .djvu (WinDjvu) и txt. Каждый файл помещен в архив (WinRAR).

(3 Голосов)

Соссюр Ф. де

Курс общей лингвистики

Соссюр Ф. де Курс общей лингвистики. - М.: УРСС Эдиториал, 2007. - 257 c. (Лингвистическое наследие XX века). Электронная книга . Лингвистика. Общее языкознание

Аннотация (описание)

Предлагаемая читателю книга "Курс общей лингвистики" - переиздание вышедшего в 1933 году и ставшего классическим перевода на русский язык труда патриарха Женевской лингвистической школы и одного из основоположников современного языкознания Фердинанда де Соссюра . Воссозданный после смерти ученого его учениками Ш.Балли и А.Сеше по студенческим записям лекций, "Курс общей лингвистики" заложил фундаментальные принципы лингвистической науки, которые сохраняют свое значение до настоящего времени.
Книга рекомендуется лингвистам всех специальностей, студентам и аспирантам-филологам, социологам, всем интересующимся проблемами языка.

Содержание (оглавление)

Предисловие к первому изданию
Предисловие ко второму изданию
Введение
Глава I. Беглый взгляд на историю лингвистики
Глава II. Материалы и задача лингвистики; ее отношение к смежным дисциплинам
Глава III. Объект лингвистики
1. Язык; его определение
2. Место языка в явлениях речевой деятельности
3. Место языка в ряду явлений человеческой жизни. Семиология
Глава IV. Лингвистика языка и лингвистика речи
Глава V. Внутренние и внешние элементы языка
Глава VI. Изображение языка посредством письма
1. Необходимость изучения этого вопроса
2. Престиж письма; причины его влияния на произношение
3. Системы письма
4. Причины расхождения между начертанием и произношением
5. Последствия этого расхождения
Глава VII. Фонология
1. Определение
2. Фонологическое письмо
3. Критика показаний письменных текстов
Приложение. Основы фонологии
Глава I. Фонологические типы
1. Определение фонемы
2. Речевой аппарат и его функционирование
3. Классификация звуков в соответствии с их ротовой артикуляцией
Глава II. Фонема в речевой цепи
1. Необходимость изучения звуков в речевой цепи
2. Имплозия и эксплозия
3. Различные комбинации эксплэзяи и имплозии в речевой цепи
4. Слогораздел и вокалическая точка
5. Критика теории силлабации
6. Длительность имплозии и эксплозии
7. Фонемы 4-й степени открытости. Дифтонги и вопросы их написания
Часть первая. Общие принципы
Глава I. Природа языкового знака
1. Знак, означаемое, означающее
2. Первый принцип: произвольность знака
3. Второй принцип: линейный характер означающего
Глава II. Неизменчивость и изменчивость знака
1. Неизменчивость знака
2. Изменчивость знака
Глава III. Статическая лингвистика и лингвистика эволюционная
1. Внутренняя двойственность всех наук, оперирующих понятием ценности
2. Внутренняя двойственность и история лингвистики
3. Внутренняя двойственность, показанная на примерах
4. Различие двух рядов явлений, показанное на сравнениях
5. Противопоставление обеих лингвнстик в отношении их методов и принципов
6. Синхронический закон и закон диахронический
7. Существует ли панхроническая "всевременная" точка зрения
8. Последствия смешения синхронии и диахронии
9. Выводы
Часть вторая. Синхроническая лингвистика
Глава I. Общие положения
Глава II. Конкретные сущности языка
1. Сущность (entlte) и единица (unite). Определения
2. Метод разграничения
3. Практические трудности разграничения
4. Вывод
Глава III. Тожества, реальности, значимости
Глава IV. Лингвистическая значимость (ценность)
1. Язык, как мысль, организованная в звучащей материи
2. Языковая значичимость со стороны ее концептуального аспекта
3. Языковая значимость со стороны ее материального аспекта
4. Рассмотрение знака в его целом
Глава V. Синтагматические отношения и отношения ассоциативные
1. Определения
2. Синтагмагические отношения
3. Ассоциативные отношения
Глава VI. Механизм языка
1. Синтагматические целые (sclidarites)
2. Одновременное действие двоякого рода сочетаний
3. Произвольность абсолютная и относительная
Глава VII. Грамматика и ее подразделения
1. Определения: традиционное деление
2. Рациональное деление
Глава VIII. Роль абстрактных сущностей в грамматике
Часть третья. Диахроническая лингвистика
Глава I. Общие положения
Глава II. Фонетические изменения
1. Их абсолютная регулярность
2. Условия фонетических изменений
3. Вопросы метода
4. Причины фонетических изменений
5. Неограниченность действия фонетических изменений
Глава III. Грамматические последствия фонетической эволюции
1. Разрыв грамматической связи
2. Стирание сложного строения слов
3. Фонетических дублетов не бывает
4. Чередование
5. Законы чередования
6. Чередование и грамматическая связь
Глава IV. Аналогия
1. Определение и примеры
2. Аналогические феномены не являются изменениями
3. Аналогия как принцип новообразования в языке
Глава V. Аналогия и эволюция
1. Каким образом входит в язык новообразование по аналогии
2. Аналогические новообразования -- симптомы изменений интерпретации
3. Аналогия как обновляющее и консервативное начало
Глава VI. Народная этимология
Глава VII. Агглютинация
1. Определение
2. Агглютинация и аналогия
Глава VIII. Понятия единицы, тожества и реальности в диахронии
Приложение к третьей и четвертой частям:
А. Анализ субъективный и анализ объективный
Б. Субъективный анализ и выделение единиц низшего порядка
В. Этимология
Часть четвертая. Географическая лингвистика
Глава I. О различии языков
Глава II. Сложность географического разнообразия
1. Сосуществование нескольких языков в одном пункте
2. Литературный язык и местное наречие
Глава III. Причины географического разнообразия
1. Основная причина - время
2. Действие впемени на непрерывной территории
3. У диалектов нет естественных границ
4. У языков нет естественных границ
Глава IV. Распространение лингвистических волн
1. Сила общения и "дух родной колокольни"
2. Сведение обеих взаимодействующих сил к одному обшему принципу
3. Языковая диференциация на разобщенных территориях
Часть пятая. Заключение. Вопросы ретроспективной лингвистики
Глава I. Две перспективы диахронической лингвистики
Глава II. Язык наиболее древний и праязык (прототип)
Глава III. Реконструкции
1. Их характер и назначение
2. Степень достоверности реконструкций
Глава IV. Свидетельство языка в антропологии и доистории
1. Язык и раса
2. Этнизм
3. Лингвистическая палеонтология
4. Лингвистический тип и мышление социальной группы
Глава V. Языковые семьи и лингвистические типы
Примечания
Указатель имен
Указатель предметный

Часть первая
Общие принципы

Глава I. Природа языкового знака

Знак, означаемое, означающее

Многие полагают, что язык есть по существу номенклатура, то есть перечень названий, соответствующих каждое одной определенной вещи.

Такое представление может быть подвергнуто критике во многих отношениях. Оно предполагает наличие уже готовых понятий, предшествующих словам; оно ничего не говорит о том, какова природа названия - звуковая или психическая, ибо слово arbor может рассматриваться и под тем и под другим углом зрения; наконец, оно позволяет думать, что связь, соединяющая название с вещью, есть нечто совершенно простое, а это весьма далеко от истины. Тем не менее такая упрощенная точка зрения может приблизить нас к истине, ибо она свидетельствует о том, что единица языка есть нечто двойственное, образованное из соединения двух компонентов.

Рассматривая акт речи, мы уже выяснили, что обе стороны языкового знака психичны и связываются в нашем мозгу ассоциативной связью. Мы особенно подчеркиваем этот момент.

Языковой знак связывает не вещь и ее название, а понятие и акустический образ". Этот последний является не материальным звучанием, вещью чисто физической, а психическим отпечатком звучания, представлением, получаемым нами о нем посредством наших органов чувств; акустический образ имеет чувственную природу, и если нам случается называть его «материальным», то только по этой причине, а также для того, чтобы противопоставить его второму члену ассоциативной пары - понятию, в общем более абстрактному.

Психический характер наших акустических образов хорошо обнаруживается при наблюдении над нашей собственной речевой практикой. Не двигая ни губами, ни языком, мы можем говорить сами с собой или мысленно повторять стихотворный отрывок. Именно потому, что слова языка являются для нас акустическими образами, не следует говорить о «фонемах», их составляющих. Этот термин, подразумевающий акт фонации, может относиться лишь к произносимому слову, к реализации внутреннего образа речи. Говоря о звуках и слогах, мы избежим этого недоразумения, если только будем помнить, что дело идет об акустическом образе.

Языковой знак есть, таким образом, двусторонняя психическая сущность, которую можно изобразить следующим образом: (…)

Оба эти элемента теснейшим образом связаны между собой и предполагают друг друга. Ищем ли мы смысл латинского arbor или, наоборот, слово, которым римлянин обозначал понятие «дерево», ясно, что только сопоставления типа кажутся нам соответствующими действительности, и мы отбрасываем всякое иное сближение, которое может представиться воображению.

Это определение ставит важный терминологический вопрос. Мы называем знаком соединение понятия и акустического образа, но в общепринятом употреблении этот термин обычно обозначает только акустический образ, например слово arbor и т.д. Забывают, что если arbor называется знаком, то лишь постольку, поскольку в него включено понятие «дерево», так что чувственная сторона знака предполагает знак как целое.

Двусмысленность исчезнет, если называть все три наличных понятия именами, предполагающими друг друга, но вместе с тем взаимно противопоставленными. Мы предлагаем сохранить слово знак для обозначения целого и заменить термины понятие и акустический образ соответственно терминами означаемое и означающее; последние два термина имеют то преимущество, что отмечают противопоставление, существующее как между ними самими, так и между целым и частями этого целого. Что же касается термина «знак», то мы довольствуемся им, не зная, чем его заменить, так как обиходный язык не предлагает никакого иного подходящего термина.

Языковой знак, как мы его определили, обладает двумя свойствами первостепенной важности. Указывая на них, мы тем самым формулируем основные принципы изучаемой нами области знания.

- 28.42 Кб

Фердина́нд де Соссю́р швейцарский лингвист , заложивший основы семиологии и структурной лингвистики , стоявший у истоков Женевской лингвистической школы . Идеи Фердинанда де Соссюра, которого часто называют «отцом» лингвистики XX века , оказали существенное влияние на гуманитарную мысль XX века в целом, вдохновив рождение структурализма . Основная работа Ф. де Соссюра - «Курс общей лингвистики» «Курс общей лингвистики» был опубликован посмертно в 1916 году Шарлем Балли и Альбером Сеше по материалам университетских лекций Соссюра. Балли и Сеше могут, до некоторой степени, считаться соавторами этой работы, так как Соссюр не имел намерений издавать такую книгу, и многое в ее композиции и содержании, по-видимому, привнесено издателям Основные положения Семиология , которую создаёт Фердинанд де Соссюр, определяется им как «наука, изучающая жизнь знаков в рамках жизни общества». «Она должна открыть нам, что такое знаки и какими законами они управляются» Семиология является частью социальной психологии . Поскольку язык - это одна из знаковых систем, лингвистика оказываетс я частью семиологии.Язык и речь Одно из основных положений теории Ф. де Соссюра - различение между языком и речью . Языком (la langue ) Соссюр называл общий для всех говорящих набор средств, используемых при построении фраз на данном языке; речью (la parole ) - конкретные высказывания индивидуальных носителей языка. Речевая деятельность, речевой акт, согласно Соссюру, имеет три составляющие: физическую (распространение звуковых волн), физиологическую (от уха к акустическому образу, либо от акустического образа к движениям органов речи), психическую (во-первых, акустические образы - психическая реальность, не совпадающая с самим звучанием, психическое представление о физическом звучании; во-вторых - понятия). Речь - часть психической составляющей речевого акта, - вызывание понятием акустического образа. Язык - также составляющая речевой деятельности. Язык отличается от речи как социальное от индивидуального; существенное от побочного и случайного. Язык представляет собой не деятельность говорящего, а готовый продукт, пассивно регистрируемый говорящим. Это «социальный продукт, совокупность необходимых условностей, принятых коллективом, чтобы обеспечить реализацию, функционирование способности к речевой деятельности»; причём язык полностью не существует ни в одном человеке, но лишь в целом коллективе; это система знаков, состоящих из ассоциативно связанных понятия и акустического образа, причём оба эти компонента знака в равной мере психичны. Психическая природа акустического образа (в отличие от всего речевого акта) даёт возможность обозначить его зрительным образом (на письме). Хотя язык вне речевой деятельности индивидов не существует, тем не менее изучение речевой деятельности следует начинать именно с изучения языка как основания всех явлений речевой деятельности. Лингвистика языка - ядро лингвистики, лингвистика «в собственном смысле слова». Языковой знак Языковой знак состоит из означающего (акустического образа) и означаемого . Языковой знак имеет два основных свойства. Первое заключается в произвольности связи между означающим и означаемым, то есть в отсутствии между ними внутренней, естественной связи. Второе свойство языкового знака состоит в том, что означающее обладает протяжённостью в одном измерении (во времени). Произвольность означающего по отношению к означаемому вовсе не подразумевает, что индивид или языковая группа способны свободно устанавливать или изменять его. Напротив, говорит Соссюр, «знак всегда до некоторой степени ускользает от воли как индивидуальной, так и социальной».

Произвольность знака может быть абсолютной и относительной. Лишь часть языковых знаков абсолютно произвольна. Например, слово «три» абсолютно произвольно по отношению к обозначаемому им понятию, - между ними нет никакой внутренней связи. А вот «тридцать» лишь относительно произвольно - оно вызывает представления о единицах, из которых составлено («три», «дцать» [десять]), о других словах, связанных с ним ассоциативно («три надцать», «двадцать »). В отличие от обыкновенного знака, символ характеризуется тем, что он всегда не до конца произволен; в нём есть рудимент естественной связи между означающим и означаемым. «Символ справедливости, весы, нельзя заменить чем попало, например колесницей». Единицы языка Языковые единицы - это разграниченные между собой языковые сущности. Единицы выявляются благодаря понятиям: одной единице соответствует одно понятие. Языковая единица - это отрезок звучания, означающий некоторое понятие. Что представляет собой языковая единица, понять не легко. Это совсем не то же самое, что слово. Разные формы слова - разные единицы, так как различаются и по звучанию, и по смыслу. Суффиксы, падежные окончания и т. п. также являются единицами. Решение, которое предлагает Соссюр, таково. Мысль и звук сами по себе аморфны. Язык, связывая две эти аморфные массы, вызывает обоюдное разграничение единиц. «Всё, - говорит Соссюр, - сводится к тому в некотором роде таинственному явлению, что соотношение „мысль-звук“ требует определённых членений и что язык вырабатывает свои единицы, формируясь во взаимодействии этих двух аморфных масс». Соссюр сравнивает язык с листом бумаги. Мысль - его лицевая сторона, звук - оборотная; нельзя разрезать лицевую сторону, не разрезав и оборотную Значимости Значимости Язык - система значимостей. Значение - это то, что представляет собой означаемое для означающего. Значимость же знака возникает из его отношений с другими знаками языка, то есть это не отношение «по вертикали» внутри знака, а отношение «по горизонтали» между разными знаками. Если воспользоваться сравнением знака с листом бумаги, то значение следует соотнести с отношениями между лицевой и оборотной сторонами листа, а значимость - с отношениями между несколькими листами. Синтагматические и ассоциативные отношения Существуют два вида значимостей, основанные на двух видах отношений и различий между элементами языковой системы. Это синтагматические и ассоциативные отношения. Синтагматические отношения - это отношения между следующими друг за другом в потоке речи языковыми единицами, то есть отношения внутри ряда языковых единиц, существующих во времени. Такие сочетания языковых единиц называются синтагмами . Ассоциативные отношения существуют вне процесса речи, вне времени. Это отношения общности, сходства между языковыми единицами по смыслу и по звучанию, либо только по смыслу, либо только по звучанию в том или ином отношении.

• «Языковую единицу, рассмотренную с этих двух точек зрения, можно сравнить с определённой частью здания, например, с колонной: с одной стороны, колонна находится в определённом отношении с поддерживаемым ею архитравом - это взаиморасположение двух единиц, одинаково присутствующих в пространстве, напоминает синтагматическое отношение; с другой стороны, если эта колонна дорического ордера, она вызывает в мысли сравнение с другими ордерами (ионическим, коринфским и т. д.), то есть с такими элементами, которые не присутствуют в данном пространстве, - это ассоциативное отношение».
• Синтагматические и ассоциативные отношения обусловливают друг друга. Без ассоциативных отношений было бы невозможно выделить составные части синтагмы, и она перестала бы быть разложимой и превратилась бы в простую единицу без внутренних синтагматических отношений. Так, если бы из языка исчезли все слова, содержащие единицы раз - и -бить , исчезли бы и синтагматические отношения между этими единицами в слове разбить , их противопоставление друг другу. С другой стороны, синтагматические единства представляют собой материал для установления ассоциативных отношений их членов с формами, которые им ассоциативно противопоставляются.
• Синтагматическая значимость элемента синтагмы определяется соседними элементами и его местом в целом; с другой стороны, значимость целой синтагмы определяется её элементами. Например, слово разбить состоит из двух единиц низшего порядка (раз -бить ), но это не сумма двух самостоятельных частей (раз +бить ), а скорее «соединение или произведение двух взаимосвязанных элементов, обладающих значимостью лишь в меру своего взаимодействия в единице высшего порядка» (раз ×бить ). Приставка -раз существует в языке не сама по себе, но лишь благодаря таким словам, как раз -вернуть , раз -веять и т. д. Также и корень не самостоятелен, но существует лишь в силу своего сочетания с приставкой.
• Синхроническая и диахроническая лингвистика
• Основная статья : Диахрония и синхрония
• К основным положениям «Курса общей лингвистики» принадлежит также различение диахронической (исторической и сравнительной) и синхронической (дескриптивной) лингвистики. Согласно Соссюру, лингвистическое исследование только тогда адекватно своему предмету, когда учитывает как диахронический, так и синхронический аспекты языка. Диахроническое исследование должно основываться на тщательно выполненных синхронических описаниях; исследование изменений, происходящих в историческом развитии языка, - утверждает Соссюр, - невозможно без внимательного синхронного анализа языка в определенные моменты его эволюции. Сопоставление же двух разных языков возможно лишь на основе предварительного тщательного синхронного анализа каждого из них.
• Затрагивая коренные вопросы диахронической лингвистики, Соссюр определяет изменение знака (в эволюции языка) как изменение отношения между означающим и означаемым. Оно происходит при изменении одного, другого или обоих. Эволюция языковых знаков не имеет своей целью создание определённой новой значимости; она вообще не имеет цели. Просто, с одной стороны, происходят изменения понятий, с другой - изменения акустических образов. Но изменение означающего не направлено на выражение определённого понятия, оно происходит само по себе. Более того, изменения происходят в отдельных знаках, а не в системе языка в целом.
• Влияние
• «Курс общей лингвистики» получил большую известность в Европе на рубеже 1910-х и 1920-х годов. Первым языком, на который был переведён «Курс», стал японский язык . В 1920-1930-е годы появились английский, немецкий, нидерландский переводы. В России он стал известен вскоре после выхода благодаря Р. О. Якобсону и опо язовцам , к началу 1920-х г. относится незавершённый русский перевод А. И. Ромма . Первый полный русский перевод (А. М. Сухотина под редакцией и с примечаниями Р. О. Шор ) вышел в 1933 году, впоследствии, в 1970-е годы, был отредактирован А . А. Холодовиче м ; в настоящее время переиздаются обе редакции перевода.
• «Курс общей лингвистики» был сразу же расценен как основополагающий труд и манифест нового научного направления, которое получило впоследствии название структурализм . Основные положения Соссюра были позже применены и в других науках, в том числе в антропологии и культурологии (Клод Леви-Стросс , который называл лингвистику «пилотной наукой» структуралистского метода, science pilote).
• Положения Соссюра непосредственно развивала Женевская лингвистическая школа , крупнейшими представителями которой были Балли и Сеше.
• ОПОЯ́З (общество изучения поэтического языка или общество изучения теории поэтического языка ) - научное объединение, созданное группой теоретиков и историков литературы , лингвистов , стихове дов - представителей так называемой «формальной школы» и существовавшее в 1916 - 1925 годах . Сама «формальная школа» просуществовала до начала 1930-х годов и оказала значительное влияние на теоретическое литературоведение и семиотику .
• Рома́н О́сипович Якобсо́н (англ. Roman Jakobson , 11 (23) октября 1896 , Москва - 18 июля 1982 , Бостон , США ) - росс ийский и американский лингвист и литерат уровед , один из крупнейших лингвистов XX века , оказавший влияние на развитие гуманитарных наук не только своими новаторскими идеями, но и активной организаторской деятельностью. Участник Первого русского авангарда. Труды по общей теории языка, фонологии, морфологии, грамматике, русскому языку, русской литературе, поэтике, славистике, психолингвистике, семиотике и многим другим областям гуманитарного знания.

Алекса́ндр Ильи́ч Ромм (18 марта 1898 , Санкт-Петербург - 2 октября 1943 , Сочи ) - советский филолог, поэт, переводчик, старший брат кинорежиссёра Михаила Ромма .

Алекса́ндр Алексе́евич Холодо́вич (11 (24) мая 1906 , Кронштадт - 20 марта 1977 , Ленинград) - российский лингвист, профессор, основатель петербургской типологической школы . Труды по корейскому и японскому языка м, теории грамматики, типологии ; активная научно-организационная и издательская деятельность, переводы лингвистических работ на русский язык.

Описание работы

Фердина́нд де Соссю́р швейцарский лингвист, заложивший основы семиологии и структурной лингвистики, стоявший у истоков Женевской лингвистической школы. Идеи Фердинанда де Соссюра, которого часто называют «отцом» лингвистики XX века, оказали существенное влияние на гуманитарную мысль XX века в целом, вдохновив рождение структурализма. Основная работа Ф. де Соссюра - «Курс общей лингвистики» «Курс общей лингвистики» был опубликован посмертно в 1916 году Шарлем Балли и Альбером Сеше по материалам университетских лекций Соссюра. Балли и Сеше могут, до некоторой степени, считаться соавторами этой работы, так как Соссюр не имел намерений издавать такую книгу, и многое в ее композиции и содержании, по-видимому, привнесено издателям

Ferdinand de Saussure

Cows de linguistique generate

Public par Charles Bally et Albert Sechehaye avec la collaboration de Albert Riedlinger

Фердинанд де Соссюр

Курс общей лингвистики

Екатеринбург Издательство Уральского университета 1999

ББКШ1г(0)5 С 66

Научный редактор М. Э. Рут Перевод «Примечаний» и «Биографических и критических заметок» Туллио де

Мауро С. В. Чистяковой

(по книге: Sossure F. de. Cours de linguistique generale / Publ. par Ch. Bally et A.Sechehaye avec la collaboration de A. Riedlinger. Ed. critique prep. par Tullio de Mauro. Paris, 1972)

Редактор Н. В. Чапаева

Ответственный редактор В. Е. Беспалов

Соссюр Ф. де.

С 66 Курс общей лингвистики/Редакция Ш. Балли и А. Сеше; Пер. с франц. А. Сухотина. Де Мауро Т. Биографические и критические заметки о Ф. де Соссюре; Примечания / Пер. с франц. С. В. Чистяковой. Под общ. рея. М. Э. Рут.- Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 1999.- 432 с.

ISBN 5-7525-0689-1

«Курс Общей лингвистики» Фердинанда де Соссюра - работа, определившая все последующее развитие языкознания XX в. Соссюровская методология - различение языка и речи, синхронии и диахронии, предложенный им анализ природы языкового знака - вышла за рамки собственно лингвистики, найдя плодотворное применение в целом ряде гуманитарных наук, от этнологии до психоанализа.

В настоящем издании уточнен перевод ряда понятий, а также впервые в русскоязычном переводе в полной мере воспроизводится использованная автором система фонетической транскрипции. Издание дополнено ставшим уже классическим комментарием известнейшего итальянского лингвиста Туллио де Мауро.

Книга адресована лингвистам, а также всем интересующимся общими проблемами методологии гуманитарных наук.

ББКШ1г(0)5)

ISBN 5-7525-0689-1

ι Издательство Уральского университета, 1999

Предисловие к первому изданию

Сколько раз нам приходилось слышать из уст Фердинанда де Соссюра сетования на недостаточность принципов и методов той лингвистики, в сфере которой развивалось его дарование. Всю свою жизнь он упорно искал те руководящие законы, которые могли бы ориентировать его мысль в этом хаосе ". Только в 1906 г., приняв после Вертгеймера кафедру в Женевском университете, он получил возможность публично излагать свои идеи, зревшие в нем в течение многих лет. Де Соссюр читал курс по общей лингвистике три раза: в 19061907, 1908-1909 и 1910-1911 гг.; правда, требования программы вынуждали его посвящать половину каждого из этих курсов индоевропейским языкам: описанию их и изложению их истории, в связи с чем ему приходилось значительно сокращать важнейшие разделы, составляющие основную тематику читаемых лекций [З].

Все, кому посчастливилось слушать эти столь богатые идеями лекции де Соссюра, жалели, что они не были опубликованы отдельной книгой. После смерти нашего учителя мы надеялись найти в его рукописях, любезно предоставленных в наше распоряжение г-жой де Соссюр, полное, или по крайней мере достаточное, отображение этих гениальных лекций; мы предполагали, что, ограничившись простой редакционной правкой, можно будет издать личные заметки де Соссюра с привлечением записей слушателей. К великому нашему разочарованию, мы не нашли ничего или почти ничего такого, что соответствовало бы конспектам его учеников: де Соссюр уничтожал, как только отпадала в том необходимость, наспех составленные черновики, в которых он фиксировал в общем виде те идеи, какие он потом излагал в своих чтениях. В его письменном столе мы нашли лишь довольно старые наброски , конечно, не лишенные ценности, но не пригодные для самостоятельного использования, а также для

соединения их с записями упомянутых курсов его слушателями.

Это было для нас тем более огорчительно, что профессиональные обязанности в свое время почти полностью помешали нам присутствовать лично на этих лекциях, ознаменовавших в деятельности Фердинанда де Соссюра этап, столь же блистательный, как и Цифра в квадратных скобках после соответствующего слова или абзаца отсы-

лает читателя «Курса» к соответствующему примечанию Туллио де Мауро. Эти примечания в нашем издании помещены в конце «Курса».-Прим. ред.

ПРЕДИСЛОВИЕ К ПЕРВОМУ ИЗДАНИЮ тот, ныне уже далекий, когда появился «Мемуар о первоначальной системе гласных в индоевропейских языках» .

Итак, нам пришлось ограничиться только записями, которые вели слушатели в течение трех упомянутых лекционных курсов. Весьма полные конспекты предоставили в наше распоряжение слушатели двух первых курсов: Луи Кай, Леопольд Го-тье, Поль Регар и Альберт Ридлингер, а также слушатели третьего, наиболее важного курса: г-жа Сеше, Жорж Дегалье и Франсис Жозеф [б]. Свои заметки по одному специальному вопросу предоставил нам Луи Брютш . Всем перечисленным лицам мы выражаем свою искреннюю признательность. Мы выражаем также живейшую благодарность выдающемуся романисту Жюлю Ронжа, который любезно согласился просмотреть рукопись перед сдачей ее в печать и сообщил нам свои ценнейшие замечания.

Что же мы стали делать с этим материалом? Прежде всего потребовался серьезный критический анализ: в отношении каждого курса вплоть до отдельных деталей надо было путем сопоставления всех версий добраться до авторской мысли, от которой у нас остались только отголоски, порой противоречивые.

Для первых двух курсов мы прибегли к сотрудничеству с А. Ридлингером, одного из тех слушателей, кто с наибольшим интересом следил за мыслью учителя; его работа в этом отношении была нам очень полезна . Для третьего курса та же кропотливая работа по сличению версий и редактированию была произведена одним из нас-А. Сеше .

Однако это еще не все. Форма устного изложения, часто противоречащая нормам книжной речи, создавала для нас величайшие затруднения. К тому же де Соссюр принадлежал к числу тех людей, которые никогда не останавливаются на достигнутом: его мысль свободно развивалась во всех направлениях, не вступая тем не менее в противоречие с самой собою. Публиковать все в оригинальной форме устного изложения было невозможно: неизбежные при этом повторения, шероховатости, меняющиеся формулировки лишили бы подобное издание цельности. Ограничиться только одним курсом (спрашивается, каким?) значило бы лишить книгу всех богатств, в изобилии разбросанных в остальных двух курсах;

даже третий курс, наиболее законченный, не мог бы сам по себе дать полное представление о теориях и методах де Соссюра .

Нам советовали издать некоторые отрывки, наиболее оригинальные по своему содержанию, в том виде, в каком они остались после де Соссюра; идея эта нам сперва понравилась, но вскоре стало ясно, что осуществление ее исказило бы концепцию нашего учителя, которая предстала бы в виде обломков постройки, имеющей подлинную ценность лишь как стройное целое .

Поэтому мы остановились на решении более смелом, но вместе с тем, думается, и более разумном: мы решились на реконструкцию, на синтез на основе

третьего курса, используя при этом все

бывшие в нашем распоряжении материалы, включая личные заметки де Соссюра. Дело это было исключительно трудным, тем более что речь шла о воссоздании, которое должно было быть совершенно объективным: по каждому пункту нужно было, проникнув до самых основ каждой отдельной мысли и руководствуясь всей системой в целом, попытаться увидеть эту мысль в ее окончательной форме, освободить ее от многообразных форм выражения и зыбкости, присущей устному изложению, затем найти ей надлежащее место и при всем том представить все составные части ее в последовательности, соответствующей авторскому намерению даже в тех случаях, где это намерение надо было не столько обнаружить, сколько угадать .

Из этой работы по объединению отдельных версий и реконструкции целого и выросла настоящая книга, которую мы ныне не без робости представляем на суд ученых кругов и всех друзей лингвистики .

Наша основная идея сводилась к тому, чтобы воссоздать органическое единство, не пренебрегая ничем, что помогло бы создать впечатление стройного целого. Но именно как раз за это мы, быть может, и рискуем подвергнуться критике с двух сторон.

С одной стороны, нам могут сказать, что это «стройное целое» неполно. Но ведь наш учитель никогда и не претендовал на то, чтобы охватить все разделы лингвистики и осветить их все равномерно ярким светом; фактически он этого сделать не мог, да и цель его была совершенно иная. Руководствуясь несколькими сформулированными им самим основными принципами, которые мы постоянно находим в его работе и которые образуют основу ткани, столь же прочной, сколь и разнообразной, он работал вглубь и распространялся вширь лишь тогда, когда эти принципы находили исключительно благоприятные возможности применения, а также когда они встречали на своем пути теории, которые могли их подорвать.

Этим объясняется тот факт, что некоторые дисциплины, например семантика, лишь слегка затронуты . Нам кажется, однако, что эти пробелы не вредят архитектонике целого. Отсутствие «лингвистики речи» более ощутимо. Обещанный слушателям третьего курса этот раздел занял бы, без сомнения, почетное место в будущих курсах ; хорошо известно, почему это обещание не было выполнено. Мы ограничились тем, что собрали и поместили в соответствующем разделе беглые указания на эту едва намеченную программу; большего мы сделать не могли.

С другой стороны, нас, быть может, упрекнут за то, что мы включили в книгу некоторые достаточно известные еще до Соссюра вещи. Однако невозможно, чтобы при изложении столь широкой темы все было одинаково новым. И если некоторые уже известные положения оказываются необходимыми для понимания целого, неужели нам поставят в вину то, что мы их приводим? Так, глава о

ПРЕДИСЛОВИЕ К ПЕРВОМУ ИЗДАНИЮ фонетических изменениях включает сведения, уже высказывавшиеся ранее дру-

гими и только выраженные в более законченной форме; но, не говоря уже о том, что этот раздел книги содержит много оригинальных и ценных подробностей, даже поверхностное знакомство с ним показывает, что исключение его из книги отрицательно сказалось бы на понимании тех принципов, на которых де Сос-сюр строит свою систему статической лингвистики.

Мы полностью осознаем свою ответственность перед лицом научной критики и перед самим автором, который, возможно, не дал бы своего согласия на опубликование этих страниц . Эту ответственность мы принимаем на себя целиком и хотели бы, чтобы она лежала только на нас. Сумеют ли наши критики провести различие между учителем и его интерпретаторами? Мы были бы признательны им, если бы они обрушили свои удары на нас: было бы несправедливо подвергать этим ударам память дорогого нам человека.

Женева, июль 1915

Ш. Балли, А. Сеше.

Предисловие ко второму изданию

В настоящем, втором, издании не внесено никаких существенных изменений по сравнению с первым. Издатели ограничились частичными поправками , цель которых-сделать редакцию некоторых пунктов более ясной и точной.

Ш. Б., А. С.

Предисловие к третьему изданию

За исключением нескольких незначительных исправлений, настоящее издание полностью повторяет предыдущее.

Ш. Б., А. С.

ПРЕДИСЛОВИЕ К ПЕРВОМУ ИЗДАНИЮ..........
ВВЕДЕНИЕ..
Глава I. ОБЩИЙ ВЗГЛЯД НА ИСТОРИЮ ЛИНГВИСТИКИ........
Глава II. ПРЕДМЕТ И ЗАДАЧА ЛИНГВИСТИКИ; ЕЕ ОТНОШЕНИЕ К СМЕЖНЫМ ДИС-
ЦИПЛИНАМ. ........................
Глава III. ОБЪЕКТ ЛИНГВИСТИКИ			.......................
	Определение языка...............................
	Место языка в явлениях речевой деятельности...............
	Место языка в ряду явлений человеческой жизни. Семиология......

§ 2. Престиж письма; причины его превосходства над устной формой речи. . 31 §

3. Системы письма................................
§ 4. Причины расхождения между написанием и произношением.......
§ 5. Последствия расхождения между написанием и произношением.....
Глава VII. ФОНОЛОГИЯ..............................
§ 1. Определение..................................
§ 2. Фонологическое письмо............................
§ 3. Критика показаний письменных источников................
ПРИЛОЖЕНИЕ К ВВЕДЕНИЮ ОСНОВЫ ФОНОЛОГИИ..............................
Глава!. ФОНОЛОГИЧЕСКИЕ ТИПЫ. ......................
§ 1. Определение фонемы.............................
§ 2. Речевой аппарат и его функционирование...................
	Классификация звуков в соотношении с их ротовой артикуляцией
Глава II. ФОНЕМА В РЕЧЕВОЙ ЦЕПОЧКЕ...................
	Необходимость изучения звуков в речевой цепочке...........
	Имплозия и эксплозия.............................
	Различные комбинации эксплозии и имплозии в речевой цепочке....

§ 7. Фонемы четвертой степени раствора. Дифтонги и вопросы их написания. 64 ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ОБЩИЕ ПРИНЦИПЫ................................
Глава I. ПРИРОДА ЯЗЫКОВОГО ЗНАКА...................
§ 1. Знак, означаемое, означающее.....................
	Первый принцип: произвольность знака................
	Второй принцип: линейный характер означающего............
Глава II. НЕИЗМЕНЧИВОСТЬ И ИЗМЕНЧИВОСТЬ ЗНАКА
	Неизменчивость знака...........................
	Изменчивость знака...........................	··· 7/

Глава III. СТАТИЧЕСКАЯ ЛИНГВИСТИКА И ЭВОЛЮЦИОННАЯ ЛИНГВИСТИКА

ξ 5. Противопоставление синхронической и диахронической лингвистик в отноше-

§ 1. [Конкретные языковые] сущности и [речевые] единицы. Определение этих

понятий..........................		·...··.··· 103
§ 2. Метод разграничения сущностей и единиц. ................
§ 3. Практические трудности разграничения сущностей и единиц.
§ 4. Выводы.....................................
Глава III. ТОЖДЕСТВА, РЕАЛЬНОСТИ, ЗНАЧИМОСТИ. ..........
Глава IV. ЯЗЫКОВАЯ ЗНАЧИМОСТЬ. .....................
§ 1. Язык как мысль, организованная в звучащей материи. ..........
§ 2. Языковая значимость с концептуальной стороны..........
§ 3. Языковая значимость с материальной стороны..............
§ 4. Рассмотрение знака в целом.........................
Глава V. СИНТАГМАТИЧЕСКИЕ ОТНОШЕНИЯ И АССОЦИАТИВНЫЕ ОТНОШЕНИЯ
...................................
	Определения..................................
	Синтагматические отношения........................
	Ассоциативные отношения. .........................
Глава VI. МЕХАНИЗМ ЯЗЫКА.........................
	Синтагматические единства.........................

§ 2. Одновременное действие синтагматических и ассоциативных групп. . 129 §3.

Произвольность знака, абсолютная и относительная.
Глава VII. ГРАММАТИКА И ЕЕ РАЗДЕЛЫ. ..................
§ 1. Определение грамматики; традиционное деление грамматики.
§ 2. Рациональное деление грамматики.....................
Глава VIII. РОЛЬ АБСТРАКТНЫХ СУЩНОСТЕЙ В ГРАММАТИКЕ
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ ДИАХРОНИЧЕСКАЯ ЛИНГВИСТИКА. ....................
Глава I. ОБЩИЕ ПОЛОЖЕНИЯ.........................
Глава П. ФОНЕТИЧЕСКИЕ ИЗМЕНЕНИЯ.....
§ 1. Абсолютная регулярность фонетических изменений. .............
§ 2. Условия фонетических изменений. .....................
§ 3. Вопросы метода................................
§ 4. Причины фонетических изменений.....................
§ 5. Неограниченность действия фонетических изменений. ...
Глава III. ГРАММАТИЧЕСКИЕ ПОСЛЕДСТВИЯ ФОНЕТИЧЕСКОЙ ЭВОЛЮЦИИ.
§ 1. Разрыв грамматической связи........................
§ 2. Стирание сложного строения слов.....................
§ 3. Фонетических дублетов не бывает.....................
§ 4. Чередование..................................
§ 5. Законы чередования. .........................
§ 6. Чередование и грамматическая связь	....................
Глава IV. АНАЛОГИЯ...............................
§ 1. Определение аналогии и примеры. .....................
§ 2. Явления аналогии не являются изменениями...............
§ 3. Аналогия как принцип новообразований в языке
Глава V. АНАЛОГИЯ И ЭВОЛЮЦИЯ......................

§ 1. Каким образом новообразование по аналогии становится фактом языка? 169 §

2. Образования по аналогии - симптомы изменений интерпретации
Аналогия как обновляющее и одновременно консервативное начало.					172 Глава
VI. НАРОДНАЯ ЭТИМОЛОГИЯ.....................
Глава VII. АГГЛЮТИНАЦИЯ..........................
§ 1. Определение агглютинации.........................
§ 2. Агглютинация и аналогия..........................
Глава VIII. ПОНЯТИЯ ЕДИНИЦЫ, ТОЖДЕСТВА И РЕАЛЬНОСТИ В ДИАХРОНИИ
...................................
ПРИЛОЖЕНИЕ КО ВТОРОЙ И ТРЕТЬЕЙ ЧАСТЯМ. .............
А. Анализ субъективный и анализ объективный................
Б. Субъективный анализ и выделение единиц низшего уровня........
В. Этимология...................................
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ ГЕОГРАФИЧЕСКАЯ ЛИНГВИСТИКА.....................
Глава I. О РАЗЛИЧИИ ЯЗЫКОВ.........................
Глава II. СЛОЖНОСТИ, СВЯЗАННЫЕ С ГЕОГРАФИЧЕСКИМ РАЗНООБРАЗИЕМ ЯЗЫ-
КОВ...........................
§ 1. Сосуществование нескольких языков в одном пункте. ..........
§ 2. Литературный язык и диалекты.......................
Глава III. ПРИЧИНЫ ГЕОГРАФИЧЕСКОГО РАЗНООБРАЗИЯ ЯЗЫКОВ.
новная причина разнообразия языков-время. ............
§ 2. Действие времени на язык на непрерывной территории.........

§ 2. Сведение обеих взаимодействующих сил к одному общему принципу. 207 § 3.

Языковая дифференциация на разобщенных территориях........
ЧАСТЬ ПЯТАЯ ВОПРОСЫ РЕТРОСПЕКТИВНОЙ ЛИНГВИСТИКИ.............
Глава I. ДВЕ ПЕРСПЕКТИВЫ ДИАХРОНИЧЕСКОЙ ЛИНГВИСТИКИ		212 Глава II.
НАИБОЛЕЕ ДРЕВНИЙ ЯЗЫК И ПРАЯЗЫК. . . . . . . . . .
Глава III. РЕКОНСТРУКЦИЯ. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
§ 1. Характер реконструкции и ее цели.....................
§ 2. Степень достоверности реконструкций. . . . . . . .
Глава IV. СВИДЕТЕЛЬСТВА ЯЗЫКА В АНТРОПОЛОГИИ И ДОИСТОРИИ.... . . . . . .... .
§ 1. Язык и раса. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
§ 2. Эгоизм . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
§ 3. Лингвистическая палеонтология......................
§4. Языковой тип и мышление социальной группы. ...............
Глава V. ЯЗЫКОВЫЕ СЕМЬИ И ЯЗЫКОВЫЕ ТИПЫ. . . .
ПРИЛОЖЕНИЯ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Де Мауро Т. БИОГРАФИЧЕСКИЕ И КРИТИЧЕСКИЕ ЗАМЕТКИ ОФ.ДЕСОССЮРЕ. . . . . .

ПРЕДМЕТНЫЙ И ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ. . . . . . . . . . . . . . . . . · 416

Введение

Общий взгляд на историю лингвистики

Наука о языке прошла три последовательные фазы развития, прежде чем было осознано, что является подлинным и единственным ее объектом . Начало было положено так называемой «грамматикой». Эта дисциплина, появившаяся впервые у греков и в дальнейшем процветавшая главным образом во Франции, основывалась на логике и была лишена научного и объективного воззрения на язык как таковой: ее единственной целью было составление правил для отличия правильных форм от форм неправильных. Это была дисциплина нормативная, весьма далекая от чистого наблюдения: в силу этого ее точка зрения была, естественно, весьма узкой .

Затем возникла филология. «Филологическая» школа существовала уже в Александрии, но этот термин применяется преимущественно к тому научному направлению, начало которому было положено в 1777 г. Фридрихом Августом Вольфом и которое продолжает существовать до наших дней . Язык не является единственным объектом филологии: она прежде всего ставит себе задачу устанавливать, толковать и комментировать тексты. Эта основная задача приводит ее также к занятиям историей литературы, быта, социальных институтов и т, п. . Всюду она применяет свой собственный метод, метод критики источников. Если она касается лингвистических вопросов, то главным образом для того, чтобы сравнивать тексты различных эпох, определять язык, свойственный данному автору, расшифровывать и разъяснять надписи на архаических или плохо известных языках. Без сомнения, именно исследования такого

рода и расчистили путь для исторической лингвистики: работы Ричля о Плавте уже могут быть названы лингвистическими . Но в этой области филологическая критика имеет один существенный недостаток: она питает слишком рабскую приверженность к письменному языку и забывает о живом языке, к тому же ее интересы лежат почти исключительно в области греческих и римских древностей.

ВВЕДЕНИЕ Начало третьего периода связано с открытием возможности сравнивать языки

между собою. Так возникла сравнительная филология, или, иначе, сравнительная грамматика. В 1816г. Франц Бопп в своей работе «О системе спряжения санскритского языка...» исследует отношения, связывающие санскрит с греческим, латинским и другими языками . Но Бопп не был первым, кто установил эти связи и высказал предположение, что все эти языки принадлежат к одному семейству. Это, в частности, установил и высказал до него английский востоковед Вильям Джоунз (1746-1794). Однако отдельных разрозненных высказываний еще недостаточно для утверждения, будто в 1816г. значение и важность этого положения уже были осознаны всеми . Итак, заслуга Боппа заключается не в том, что он открыл родство санскрита с некоторыми языками Европы и Азии, а в том, что он понял возможность построения самостоятельной науки, предметом которой являются отношения родственных языков между собою. Анализ одного языка на основе другого, объяснение форм одного языка формами другого-вот что было нового в работе Боппа.

Бопп вряд ли мог бы создать (да еще в такой короткий срок) свою науку, если бы предварительно не был открыт санскрит. База изысканий Боппа расширилась и укрепилась именно благодаря тому, что наряду с греческим и латинским языками ему был доступен третий источник информации-санскрит; это преимущество усугублялось еще тем обстоятельством, что, как оказалось, санскрит обнаруживал исключительно благоприятные свойства, проливающие свет на сопоставляемые с ним языки.

Покажем это на одном примере. Если рассматривать парадигмы склонения ла-

тинского genus (genus, generis, genere, genera, generum1 и т. д.) и греческого genos (genos, geneos, genei, genea, geneon и т.д.), то получаемые ряды не по-

зволяют сделать никаких выводов, будем ли мы брать эти ряды изолированно или сравнивать их между собою. Но картина резко изменится, если с ними сопоставить соответствующую санскритскую парадигму (ganas, ganasas, ganasi, ganassu, ganasam и т. д.) . Достаточно беглого взгляда на эту парадигму, чтобы установить соотношение, существующее между двумя другими парадигмами: греческой и латинской. Предположив, что janas представляет первоначальное состояние (такое допущение способствует объяснению), можно заключить, что s исчезало в греческих формах gene(s)os и т. д. всякий раз, как оказывалось между двумя гласными. Далее, можно заключить, что при тех же условиях в латинском языке s переходило в г. Кроме того, с грамматической точки зрения санскритская парадигма уточняет понятие индоевропейского корня, поскольку этот элемент оказывается здесь вполне определенной и устойчивой единицей (ganas-). Латинский и греческий языки лишь

Здесь и всюду в дальнейшем мы сохраняем транслитерацию греческих слов в том виде, в каком она дана во французском издании «Курса».-Прим. ред.

ОБЩИЙ ВЗГЛЯД ΗΛ ИСТОРИЮ ЛИНГВИСТИКИ на самых своих начальных стадиях знали то состояние, которое представлено санскритом. Таким образом, в данном случае санскрит показателен тем, что в нем сохранились все индоевропейские s. Правда, в других отношениях он хуже сохранил характерные черты общего прототипа: так, в нем катастрофически изменился вокализм. Но в общем сохраняемые им первоначальные элементы прекрасно помогают исследованию, и в огромном большинстве случаев именно санскрит оказывается в положении языка, разъясняющего различные явления в других языках.

С самого начала рядом с Боппом выдвигаются другие выдающиеся лингвисты: Якоб Гримм, основоположник германистики (его «Грамматика немецкого языка» была опубликована в 1819-1837 гг.); Август Фридрих Потт, чьи этимологические разыскания снабдили лингвистов большим материалом; Адальберт Кун, работы которого касались как сравнительного языкознания, так и сравнительной мифологии; индологи Теодор Бенфей и Теодор Ауф-рехт и др. .

Наконец, среди последних представителей этой школы надо выделить Макса Мюллера, Георга Курциуса и Августа Шлейхера. Каждый из них сделал немалый вклад в сравнительное языкознание. Макс Мюллер популяризовал его своими блестящими лекциями («Лекции по науке о языке», 1861, на английском языке); впрочем, в чрезмерной добросовестности его упрекнуть нельзя. Выдающийся филолог Курциус, известный главным образом своим трудом «Основы греческой этимологии» (1858-1862,5-е прижизненное изд. 1879 г.), одним из первых примирил сравнительную грамматику с классической филологией. Дело в том, что представители последней с недоверием следили за успехами молодой науки, и это недоверие становилось взаимным. Наконец, Шлейхер является первым лингвистом, попытавшимся собрать воедино результаты всех частных сравнительных исследований. Его «Компендиум по сравнительной грамматике индогерманских языков» (1861) представляет собой своего рода систематизацию основанной Боппом науки. Эта книга, оказывавшая ученым великие услуги в течение многих лет, лучше всякой другой характеризует облик школы сравнительного языкознания в первый период развития индоевропеистики.

Но этой школе, неотъемлемая заслуга которой заключается в том, что она подняла плодородную целину, все же не удалось создать подлинно научную лингвистику. Она так и не попыталась выявить природу изучаемого ею предмета. А между тем без такого предварительного анализа никакая наука не в состоянии выработать свой метод.

Основной ошибкой сравнительной грамматики - ошибкой, которая в зародыше содержала в себе все прочие ошибки,- было то, что в своих исследованиях, ограниченных к тому же одними лишь индоевропейскими языками, представители этого направления никогда не задавались вопросом, чему же соответствовали производимые ими сопоставления, что же означали открываемые ими

ВВЕДЕНИЕ отношения. Их наука оставалась исключительно сравнительной, вместо того чтобы

быть исторической. Конечно, сравнение составляет необходимое условие для всякого воссоздания исторической действительности. Но одно лишь сравнение не может привести к правильным выводам. А такие выводы ускользали от компаративистов еще и потому, что они рассматривали развитие двух языков совершенно так же, как естествоиспытатель рассматривал бы рост двух растений. Шлейхер,