Теория и методология зарубежного литературоведения: учебное пособие Турышева Ольга Наумовна

§ 1. Структурный анализ мифа: К. Леви-Стросс

Клод Леви-Стросс считается отцом французского структурализма, так как он впервые применил лингвистическую методологию в отношении нелингвистического материала – жизни американских индейцев, их мифологии и системы родства. Анализ мифологии американских индейцев двадцати племен составил четырехтомный труд Леви-Стросса «Мифологики» (1964-1971).

Леви-Стросс обосновывает в мифологии наличие логики бинарных оппозиций, которую считает основной логикой первобытного мышления, вопреки ранее высказанному мнению другого французского антрополога Леви-Брюля, считавшего, что первобытное мышление лишено способности к логическим операциям.

По Леви-Строссу, древний человек осмыслял мир в понятиях двоичных оппозиций: пространственных (верх/низ, далеко/близко, правое/ левое), временных (давно/недавно, вчера/сегодня), осязательных (холод/тепло, мягкое/твердое, влажное/сухое), слуховых (тихо/громко), вкусовых (сырое/вареное), обонятельных (гниющее/нетленное), зрительных (зримое/незримое). Из осознания этих оппозиций, с точки зрения исследователя, и рождаются древние мифы. Так, из оппозиции сырое/вареное складываются кулинарные мифы; из оппозиции влажное/ сухое – мифы о происхождении меда и табака; из чувственных (зрительных, осязательных, слуховых и обонятельных) оппозиций, таких как зримое/незримое, гниющее/нетленное, мягкое/твердое, безмолвное/ издающее звуки – мифы о смерти. Миф, следовательно, покоится на логике бинарных оппозиций.

Таким образом, для анализа первобытного мышления Леви-Стросс применяет лингвистическую методологию выявления оппозиций – методологию, которая была введена лингвистами для различения элементов фонетического уровня языковой системы. На примере леви-строссовского анализа мифа об Эдипе, предпринятого в работе «Структура мифа» (1955), разберем, как «работает» эта методология.

Предварительно приведем содержание мифа об Эдипе в совокупности тех эпизодов, которые стали предметом анализа Леви-Стросса.

Кадм послан отцом на поиски сестры Европы, похищенной Зевсом. После долгих поисков обратившись к оракулу Аполлона, он получил указание прекратить поиски и основать город (Фивы) в указанном месте. Там он встретился с драконом и убил его камнями. По совету Афины Кадм засеял поле его зубами, из которых выросли вооруженные воины. Они тут же вступили в единоборство друг с другом. Пятеро оставшихся в живых стали родоначальниками знатных фиванских родов.

От брака Кадма с Гармонией родился Полидор. Сын Полидора – Лабдак, погибший от рук вакханок. Сын Лабдака – Лай, которому оракулом предсказана смерть от собственного сына. Поэтому, проткнув сухожилия на лодыжках своего новорожденного сына Эдипа, Лай бросает его. Впоследствии Эдип убивает Лая. Он разгадывает загадку Сфинкса, сторожившего дорогу в Фивы (в более поздних версиях мифа Эдип убивает Сфинкса), и женится на своей матери Иокасте.

После разоблачения Эдипа его сыновья Этеокл и Полиник изгоняют отца из Фив. Антигона отправляется с ним в изгнание. Этеокл и Полиник убивают друг друга. Царь Фив запрещает хоронить Полиника, но Антигона нарушает запрет и хоронит своего брата. Креонт сажает ее в темницу, где она оканчивает жизнь самоубийством.

В своем синтагматическом изложении (т. е. в соответствии с хронологической последовательностью в описании событий) миф об Эдипе представляется Леви-Строссу лишенным смысла. Поэтому смысловую структуру мифа он стремится обнаружить в парадигматическом чтении мифа, т. е. чтении, в рамках которого исследователь уходит от хронологической последовательности и предпринимает сопоставление сходных повествовательных элементов мифа.

Воспроизведем алгоритм леви-строссовского анализа. Первоначально он выделяет в тексте мифа так называемые мифемы, т. е. фразы, в которых можно изложить суть элементарного эпизода (в рамках приведенного текста мифемы, выявленные Леви-Строссом, выделены жирным шрифтом). Леви-Стросс выписывает мифемы на карточки и располагает их таким образом, чтобы при сохранении синтагматических отношений между ними обнаружились бы и парадигматические связи. Для этого карточки со сходными мифемами Леви-Стросс располагает друг под другом. В результате получается таблица из четырех вертикальных столбцов, образованных четырьмя группами мифем, парадигматически соотносящихся друг с другом. Воспроизведем ее.

Окончание таблицы.

Далее Леви-Стросс характеризует отношения между мифемами каждой колонки, обозначая основания для их парадигматического объединения. Так, первую вертикальную колонку, по Леви-Строссу, образуют мифемы, которые, с его точки зрения, имеют очевидный общий смысл: «гипертрофия родственных отношений». В мифемах второй колонки речь, наоборот, идет об убийстве родичей, и, следовательно, их общий смысл – «недооценка кровного родства». Третью колонку образуют мифемы, смысл которых Леви-Стросс формулирует как «отрицание автохтонности человека», т. е. того, что человек произошел из земли и является хтоническим существом. По Леви-Строссу, глубинный смысл уничтожения Кадмом и Эдипом хтонических монстров состоит именно в отрицании родства с ними и утверждении того, что человека рождает не земля, а союз мужчины и женщины. Четвертую колонку Леви-Стросс образует из имен, которые указывают на «трудность прямохождения». Данный физический недостаток Леви-Стросс трактует как своего рода «родовую травму», последствия которой и нашли, дескать, свое закрепление в именах и прозвищах героев. Эта травма является следствием рождения человека из земли, и, следовательно, мифемы этой группы «утверждают автохтонность человека».

Смысловой анализ парадигматических групп мифем делает очевидным характер отношений между ними: мифемы первой и второй групп, как и мифемы третьей и четвертой групп, находятся в отношениях оппозиции. При этом мифемы первой и третьей групп, так же как мифемы второй и четвертой групп, образуют отношения дополнительности: переоценка кровного родства в смысловом плане дополняется отрицанием автохтонности человека, а недооценка кровного родства семантически дополняется утверждением автохтонности человека.

Следовательно, глубинное содержание мифа об Эдипе может быть сведено к оппозиции между верой в автохтонное происхождение человека и утверждением происхождения человека от союза двух людей. Для древнего человека совместить эти два варианта происхождения человека (мифологический и естественный) крайне трудно, и он пытается разобраться в этой загадке, используя логику бинарных противоречий, на которой, как показывает Леви-Стросс, и держится вся глубинная структура мифа об Эдипе. Итак, по Леви-Строссу, глубинное содержание мифа об Эдипе связано с проблемой происхождения человека, а сам миф является своего рода логическим инструментом для разрешения противоречия, которое терзало ум древнего мыслителя, – противоречия между верой и фактом.

Г.К. Косиков, обращая внимание на то, что Леви-Стросс опускает важнейшие эпизоды мифа (самоослепление Эдипа, самоубийство Иокасты, самоубийство Антигоны), объясняет этот факт тем, что они «не поддаются объяснению в терминах модели», связанной с познавательной проблематикой, а оттого оказываются за пределами внимания исследователя. Следовательно, «структура мифа оказывается оторванной от <…> его семантической полноты» и «не ведет к постижению его смысловой целостности» [Косиков 2000, 17, 18].

Структурный анализ Леви-Стросса почти исключительно был сосредоточен на мифологическом материале. Единственный художественный текст, в отношении которого им был предпринят структурный разбор, – это сонет Ш. Бодлера «Кошки». В рамках этого разбора, предпринятого Леви-Строссом в соавторстве с Р. Якобсоном, исследователями был выявлен ряд оппозиций, образующих строфический, лексический и синтаксический уровни стихотворения. Так, в качестве лексических оппозиций были предложены такие пары, как влюбленные/

ученые (или любовь/наука), дом/космос, дом/пустыня, жизнь/смерть. На основе обнаружения данных оппозиций исследователи делают вывод относительно неявной семантики стихотворения, которая, с их точки зрения, связана с осмыслением глубинных противоречий жизни.

Сомнение в отношении научных возможностей структурного анализа поэтического текста выразил М. Риффатер. Он заметил, что большинство оппозиций, о которых пишут мэтры структурализма, анализируя стихотворение Бодлера, не замечается даже при самом внимательном чтении. С точки зрения Риффатера, это происходит потому, что структурный анализ рассматривает произведение в качестве объекта, статично существующего в пространстве, в то время как в процессе естественного восприятия стихотворения (при чтении) оно разворачивает свои смыслы во времени, постепенно и последовательно. Риффатерр, таким образом, связал слабое место структурализма с отказом учитывать тот факт, который был обоснован в рамках феноменологии: произведение осуществляет себя только в акте чтения.

Данный текст является ознакомительным фрагментом. Из книги автора

Чальз Стросс ТАЙНАЯ СЕМЬЯ Москва: АСТ, 2010. - 347 с.Пер. с англ. О.Колесникова4000 экз.Британский фантаст Чарльз Стросс, до этого известный российским читателям по рассказам и двум космическим операм из цикла "Небо сингулярности", после публикации на русском языке романа

Из книги автора

3. От Северини до Карло Леви Вернемся в предреволюционную пору, когда, обитая в среде парижской художественной богемы, водя дружбу (или знакомство) с Пикассо и Аполлинером, Леже и Жакобом и массой их приятелей, Илья Эренбург знал только двух итальянцев - помимо нежно

Из книги автора

НАЦИОНАЛЬНЫЙ АСПЕКТ МИФА Артур был кельтом. С дедов-прадедов и всем существом. Больше того, Артур был идеализированным кельтом. Он попросту должен был быть таким. Кто не поймет этого, тот никогда не поймет легенды.О днях праздников и кельтских обрядов я уже упоминал, о

Из книги автора

Национальный аспект мифа Артур был кельтом. С дедов-прадедов и всем существом. Больше того, Артур был идеализированным кельтом. Он попросту должен был быть таким. Кто не поймет этого, тот никогда не поймет легенды.О днях праздников и кельтских обрядов я уже упоминал, о

Из книги автора

Передел мифа Побудительной причиной к написанию этой статьи стал выход книги «Осип и Надежда Мандельштамы в рассказах современников» (М.: Наталис, 2002). В ее основе расшифрованные магнитофонные записи из фонда литературоведа В. Д. Дувакина, сделанные на протяжении

Из книги автора

№20. Клод Леви-Строс «ПЕЧАЛЬНЫЕ ТРОПИКИ» (1955) Номер 20 – Клод Леви-Строс – не имеет ничего общего с изобретателем джинсов 501, даже если их произведения имеют одну общую черту, а именно хождение в третьем мире.В 1955 году Клод Леви-Строс, родившийся в Брюсселе в 1908-м, этнолог,

Из книги автора

ФРОДА И ФРОДО: РЕКОНСТРУКЦИЯ МИФА Если миф - это «старинная история, содержащая в себе остатки какого–либо более древнего состояния цивилизации или древних религиозных верований», как, например, легенда о Граале, с ее намеками на принесение в жертву королей и на

Из книги автора

Происхождение мифа о рождении Христа Большую роль в формировании христианских мифов о рождении Христа сыграло прежде всего еврейское священное писание - Ветхий завет. Из ветхозаветных мифов авторы Евангелия от Матфея взяли многие детали рождения Иисуса. Так из книги

Из книги автора

«Открытие» мифа Миф как особое состояние сознания Крупнейшему философу XX в. М. Хайдеггеру принадлежит следующее умозаключение: «Боги улетучились. Возникшая пустота заменяется историческим и психологическим исследованием мифа». Действительно, роль мифа и его

Из книги автора

Разрушение мифа о Петербурге На рубеже XIX-XX вв. большой интерес вызывала проблема исторической миссии России, ее дальнейшего пути. Пытаясь ответить на этот вопрос, А. Белый задумывает художественную трилогию «Восток или Запад», первой частью которой стал роман

Из книги автора

Чтение и расшифровка мифа Миф ничего не скрывает и ничего не афиширует, он только деформирует, миф не есть ни ложь, ни искреннее признание, он есть искажение. Сталкиваясь с альтернативой, о которой я только что говорил, миф находит третий выход (95). Поскольку первые два типа

Из книги автора

§ 2. Структурный анализ повествования: французская нарратология На почве приложения лингвистической методологии к литературному материалу складывается и структурная нарратология – наука об универсальных объективных законах, по которым строится фабула

Из книги автора

§ 3. Структурный анализ дискурса: Ж. Женетт Собственно повествовательный уровень, не ставший у Греймаса предметом самостоятельного интереса в силу его сосредоточенности на уровне фундаментальной грамматики, оказался в центре внимания Жерара Женетта. Данный уровень был

,

доктор философских наук,

главный научный сотрудник Института философии РАН

Москва, Россия

Клод Леви-Стросс и структурная антропология: два юбилея

28 ноября 2008 года исполняется 100 лет со дня рождения Клода Леви-Стросса. В течение многих лет Клод Леви-Стросс руководил кафедрой социальной антропологии в Коллеж де Франс, он – член французской Академии. Во Франции оба эти места – вершина общественного признания: первое – за научно-исследовательские, второе – за литературные заслуги. Леви-Стросс – антрополог и философ, который посвятил большую часть жизни реабилитации человеческого и культурного достоинства «дикарей», с которыми он столкнулся во время своего первого, тогда еще любительского, путешествия по Амазонке. Об этом идет речь в его огромном разнообразном наследии, созданном за 60 лет творческой жизни. Однако и на этом обширном фоне выделяются такие работы, как «Печальные тропики» (1955), где он поведал об этом средствами художника, и «Структурная антропология» (1958), где он рассказал об этом средствами ученого. «Структурная антропология» – пожалуй, самая знаменитая его работа – сборник статей, объединенных в книгу, которая стала теоретическим фундаментом одноименной дисциплины. В этом году она справляет юбилей вместе с ее автором: исполняется 50 лет с момента ее выхода в свет. Структурная антропология как дисциплина складывалась в противостоянии другим тенденциям мысли. В противоположность исследователям «дологического мышления» (Леви-Брюль) Леви-Стросс утверждает, что традиционные общества обладают развитым логическим мышлением, что «цивилизованное» и «примитивное» мышление разнятся не качеством мысли, а ее предметами. В противоположность англо-американским антропологам-эмпирикам Леви-Стросс предлагает изучать не только факты, но, прежде всего, соотношения между ними, не столько непосредственно наблюдаемое, сколько мыслимое и возможное – модели, структуры.

Вкратце основные положения структурной антропологии можно представить так. Все культурные системы традиционных обществ (правила браков, термины родства, мифы) рассматриваются Леви-Строссом как своего рода языки, как бессознательно функционирующие означающие системы. Эта аналогия с языком обосновывает для него применение в этнологии (или иначе - структурной антропологии) приемов и методов структурной лингвистики. Какой бы материал мы ни взяли, задачей становится нахождение основных бинарных оппозиций (природа - культура, растительное - животное, сырое - вареное), анализ сложных явлений культуры как пучков дифференциальных признаков (подобно тому, как Р. Якобсон изучал фонемы - мельчайшие смыслоразличительные элементы языка). Так, система брака выступает в качестве особого рода языка, позволяющего упорядочить обмен женщинами внутри социальной группы (член коллектива дает женщину одному партнеру, а получает от другого партнера внутри определенного круга лиц, связанных взаимными обязательствами). Тем самым возникает система, в которой множество операций обеспечивает общение между индивидами и переводит (вследствие запрещения инцеста) систему кровных отношений в отношения между свойственниками, а вся социальная жизнь трактуется как обмен взаимно дополнительными ценностями.

Языковые аналогии лежат и в основе изучения мифов. В противоположность тем подходам, которые видят в мифе выражение общечеловеческих чувств или же объяснение непонятных явлений, для Леви-Стросса миф - это скорее логический механизм разрешения противоречий человеческой мысли о мире. При изучении всей совокупности известных вариантов мифа хаос содержаний постепенно перерабатывается в сходство структур. По аналогии с фонема ми и морфемами «мифемы» – это пучки отношений, приобретающих смыслоразличительную функцию. Основной способ структурирования мифов – вычленение бинарных оппозиций с фигурами-посредниками (для североамериканских индейцев, например, такими посредниками между растительным и животным миром, между жизнью и смертью служат койот или ворон, которые питаются падалью). Язык – это одновременно продукт культуры, часть культуры и ее условие - как во времени становления индивида и общества, так и в уже существующих индивидуальных и общественных организмах. Одним из следствий подобной вездесущести языка оказывается особая «действенность символики»: она основана на способности «гомологичных» структур, построенных на разном материале, приводить друг друга в действие. Так, песни и рассказы шамана предоставляют больному форму канализации и переживания боли, вытерпеть которую организм не в силах.

Структурная антропология изучает бессознательное единство функционирования человеческого разума в различных культурных системах. Ее цель – построение моделей, которые можно было бы обобщить на уровне их формальных свойств, снимая тем самым перегородки между различными дисциплинами. В дальнейшем структурная антропология расширяет поле своей применимости, обращаясь к тотемизму, маскам, продолжая изучение мифов (ср. сборник «Структурная антропология II», 1973). Тезис о бессознательных структурах человеческой деятельности, объединяющей древнего и современного, первобытного и цивилизованного человека, здесь сохраняется, однако акцент на лингвистической доминанте метода несколько приглушается – по-видимому, как уже не требующий доказательств и обоснований. В «Структурной антропологии - II» отдельно обсуждаются также проблемы гуманизма, критериев научности социальных и гуманитарных дисциплин, проблемы расы, культуры и истории, а также роли мыслителей, которых можно считать основателями современной антропологии - а именно, Ж-Ж. Руссо и Э. Дюркгейма.

Структурная антропология определяется тремя регистрами обстоятельств, ее породивших: это определенный этап в развитии науки вообще (и гуманитарной науки , в частности), определенный этап в развитии дисциплины, а также конкретная идейная и интеллектуальная обстановка во Франции 1950-70 годов прошлого века. Общие тенденции развития науки во второй половине ХХ века выводят на первый план информатику, семиотику, изучение коммуникаций и обменов, постигаемых на основе структуры естественного языка. Структурная антропология как научная дисциплина извлекает из этого все следствия для изучения своего предмета – социальной жизни и культуры традиционных обществ, рассматривая их как особого рода языки, системы обменов. Общий социальный и культурный контекст формирования новой науки определялся жестким идейным столкновением с философиями субъективности (экзистенциализм, персонализм), которые отстаивали свои привилегии на анализ субъекта, сознания, истории. Структуралисты противопоставляли этому философскому пафосу установку на объективное познание, на выявление систем отношений, на поиск неосознаваемых закономерностей, лежащих в основе любого индивидуального поступка или культурного продукта. В этой полемике на стыке науки и философии были сформулированы философские проблемы, вовлекающие полярные сущности: структура и/или субъект, структура и/или история, сознание и/или «анонимная мысль». В их обсуждение были вовлечены, казалось, не только знатоки, но и широкая публика, охваченная общим энтузиазмом. В е годы «мода» на структурализм совпадала с общественной потребностью в несубъективистской мысли, но с конца 1960 (и особенно в 1970-е) под влиянием общественных потрясений, запечатлевшихся в событиях Мая 1968, публичное внимание отхлынуло к другим предметам, связанным не столько с гуманитарным познанием, но скорее с этикой и политикой. По этому поводу говорят: структурализм «умер», а Леви-Стросс остался. Что касается первой части этого выражения, уточним: отошла на задний план идеология структурализма, но метод структурного анализа остался неотъемлемой частью научного описания и объяснения. Что касается второй части – верно: независимо от перетолкований структуры и размывания смысла этого понятия, Леви-Стросс уже приобрел статус «живого национального достояния», который со временем только укреплялся.

Сейчас – полвека спустя после выхода первой «Структурной антропологии» – ситуация со структурной антропологией как дисциплиной потеряла для нас ту определенность очертаний, которую задавал ей идейный контекст 1950–70-х годов. Об этом можно судить по некоторым из тех публикаций, которые вышли во Франции в преддверии 100-летнего юбилея Леви-Стросса. Несмотря на все различия между ними, все они, так или иначе, свидетельствуют об уважении к юбиляру как удивительному научному и человеческому феномену. Однако далеко не всегда их авторы берутся четко формулировать то, в чем заключалась и заключается роль Леви-Стросса в мировой науке и культуре. Правда, нам говорят, что «новаторская энергия его инициативы» продолжает оставаться для нас «источником вдохновения», что его творчество на расстоянии видится как нечто «гигантское», не лишенное гармонии. И все же это не отменяет презумпции того, что период наибольшей жизненной активности структурной антропологии остался далеко позади. На все лады подчеркивается, что Леви-Стросс «столь же художник, сколь и ученый» с акцентом на первую часть высказывания: по-видимому, это попытка дополнить некий (не удовлетворяющий) образ науки вообще (и структурных методов, в частности) чем-то художественным, креативным, изобретательным. Все это не просто мелкие штрихи: в совокупности своей они определяют современный образ Леви-Стросса как человека и явления. А вот пример более крупный: в мае этого в библиотеке «Плеяд» вышло прекрасное однотомное собрание сочинений Леви-Стросса, в котором он представлен только как писатель, мастер слова: ни одна «научная» работа Леви-Стросса в этот том не включена. Конечно, задачи издания заключались в том, чтобы представить Леви-Стросса широкой современной публике, но без того главного, что определило его место в культуре ХХ века, то есть, без структурной антропологии во всех смыслах этого слова – такой портрет дает, по меньшей мере, однобокую картину. Чтобы вписать творчество Леви-Стросса в рамки критериев, более созвучных современной эпохе, некоторые тезисы Леви-Стросса переводятся в термины экологии и даже «экософии», а его мышление характеризуется как «экуменическое».

Иначе говоря, изменилась вся концептуальная сетка, в которую, так или иначе, вписывается концепция Леви-Стросса. И, прежде всего, – изменилось отношение к науке и объективному познанию как цели и устремлению. Когда-то структурализм возник на гребне социального интереса к науке, на гребне надежд на то, что наука сможет решить человеческие проблемы, но сейчас, по крайней мере, в области гуманитаристики, об этом все практически забыли. В некоторых случаях в работах, посвященных Леви-Строссу, структурализм трактуется как то, что обеспечивает связность словаря гуманитарных наук, позволяет избежать раздробленности знания и субъективного импрессионизма в описании. Все это верно, однако в такой характеристике не хватает самого главного: что дает структурализму такую возможность? За понятием структуры нередко маячит некий призрак структуры – со всеми его негативными коннотациями: тотальное, тоталитарное, угнетающее и др. Однако ведь, даже не пользуясь словом «структурализм», но, говоря об эпохе, в которой он был главной интеллектуальной силой (то есть, о 1960-х годах), Жак Деррида, незадолго до смерти, во всеуслышание заявил, что это был период серьезных, немедиатических споров и дискуссий, пройденный слишком быстро. Мы не успели его прожить и промыслить, а потому должны сейчас любыми силами вернуться назад, чтобы сделать это заново. Я бы назвала такой путь «обратным переводом». Для нас здесь это значит, что структурная антропология - это не опустившийся под воду материк научных надежд, но живая страница истории идей, на которой запечатлены нерешенные проблемы, которые нуждаются в реактуализации.

В любом случае к Леви-Строссу такое общее суждение о немедийности 1960-х на фоне нынешней порабощенности интеллектуалов средствами массовой информации хорошо подходит. Он знал успех у публики, но знал и цену публичному успеху, и не хотел быть «властителем дум» (maître-penseur). С этим связано и его представление о месте и роли современных интеллектуалов – «безумцев на идейной почве», потерявшихся в череде антиномий (вовлеченность или башня из слоновой кости? чистота или компромисс? революция или реформа?) Интеллектуал для Леви-Стросса – тот, кто обязан пытаться понимать и сообщать нам то, что он понимает. С уточнением: он обязан сообщать свои знания любому человеку или сообществу, способному использовать их морально приемлемым способом. Обратим внимание на это неприметное суждение: главное дело интеллектуала – познавательное: оно заключается в исследовании и сообщении полученных знаний другим людям.

И все другие ипостаси, в которых ныне так или иначе подчеркивается некое вненаучное содержание, по сути, всегда сохраняют у Леви-Стросса научное, познавательное значение. Выше говорилось о взгляде на Леви-Стросса как на эколога, как на представителя экуменического мышления. Это подразумевает одновременно и этические, и эпистемические коннотации. С одной стороны, экуменизм – это представление о жизни как высшей ценности, перед которой все живые виды равны. С другой, применительно к гуманитарным наукам, экуменизм – это позиция, согласно которой ни одна наука не должна считать себя главной, исключительной в общем поле гуманитарного знания, а если это происходит, значит, в данной области науки еще не сформировались.

Когда-то структурализм упрекали в апологии status quo. И сейчас можно услышать отголоски этих мнений: структурализм-де сводил социальную систему к системе символической, к формальным правилам, которые обеспечивают стабильность и равновесие; система в принципе не способна изменяться и преобразовываться, и индивиды ничего не могут с этим поделать. Так ли это? Упрек в том, что система не знает преобразований, что она существует лишь для самовоспроизведения, вряд ли можно считать обоснованным. Проблему динамики системы в истории выдвигали на первый план уже Р. Якобсон и Ю. Тынянов в конце 1920-х годов. А какова наша мысль о структуре – это зависит от того, склонны ли мы, увидев в структуре неструктурное, отрицать само ее существование (как в объекте, так и в познании) или же сосредоточиться на том новом, что дает нам взгляд на объект как на открытую структуру.

В целом, реабилитация науки и познавательной установки особенно важна для нас сейчас – в ситуации, когда современные концепции вписывают знание в стратегии власти, ограничивают его функционирование выполнением социальных заказов , что приводит к давлению идеологических форм псевдонауки, а также – к релятивизации картины познания, лишаемого своей специфической ценности в человеческой жизни и в культуре. В любом случае научное познание не сводится к другим формам человеческой культуры, и Леви-Стросс никогда не смешивает эти разные формы. Например, ни искусство, ни мораль никогда и ни в чем не могут сделать то, что может и должна делать наука. Острым нравственным переживанием для Леви-Стросса была очевидность разрушения цивилизации североамериканских индейцев с момента завоевания Америки, приведшего к нынешней деградации их жизненного уклада. Этот долг неоплатен, многое в традиционных культурах утеряно безвозвратно, и нам остается делать все, чтобы это наследие не исчезло совсем. Главные средства для этого – научные: нужно собрать и описать материал, так или иначе зафиксированный миссионерами или администрацией завоевываемых земель, и организовать публикацию этого материала на самом высоком уровне, доступном современной науке. Для нас это не только долг памяти, но и возможность понять самих себя. «Дикий» (sauvage) не значит примитивный: исчезая с лица земли, традиционные общества воочию показывают нам те минимальные условия социальной жизни, за которыми она обречена на исчезновение.

Любимый предмет Леви-Стросса – мифы. Существующие концепции мифа разнятся своими целями и оценками: это функциональные теории (роль мифа в поддержании социального порядка), психоаналитические теории (роль мифа как выражения психических конфликтов), марксистские теории (миф как необходимая ступень развития сознания на пути к более высоким формам: всякий миф когда-то станет философией), в мифе можно видеть фрагменты или следы истории и др. Леви-Стросс предпочитает видеть миф как огромное поле дискурса , который люди производили в течение тысячелетий на всех обитаемых территория. Миф никогда не приводил никуда и в итоге замыкался в своих структурах анонимной мысли, находящей в нем свою реализацию. Для Леви-Стросса мифы – это реальность sui generis, которую можно изучать в ней самой, не преследуя какие-либо внешние цели. Однако такое изучение мифа – не кастальская игра в бисер: мифы отображают функционирование человеческого интеллекта, а потому могут стать фундаментом для изучения некоторых других сходств и несоизмеримостей человеческого мира.

Не только общенаучные принципы антропологии, но и ее «жесткое ядро» привлекает внимание исследователей, пусть немногих, и потому имеет будущее. Так, с конца 1990 годов вновь весомо ставится вопрос о математизации ряда разделом гуманитарного и социального знания. Об этом свидетельствуют концепции, которые развертывают математическую формулу этнологического анализа, предложенную Леви-Строссом, в направлении теории морфогенеза Рене Тома, применяют математические формулы, выведенные в анализе мифов, ко всей массе возможных преобразований на уровне социальных ритуалов и социальных организаций. Новые пути анализа – на основе того, что было сделано в структурной антропологии – прочерчивают такие крупные исследователи, как Франсуаза Эритье и Филипп Дескола, которые предлагают разнообразные уточнения методики антропологического анализа и одновременно дают новый философский взгляд на отношения между универсализмом природы и относительностью культурных организмов и культурных ценностей.

Идеи Леви-Стросса распространились по всему свету. Во Франции в 1960-е годы он спорил с философами от имени науки, но британские антропологи считали философом его самого, выдвигая структурной антропологии упреки со стороны эмпирической науки. Однако и среди его поклонников и учеников, и среди его критиков (эти роли по-разному распределяются среди его англоамериканских коллег, таких как Р. Нидем, Э. Лич, М. Саллинз) влияние его метода и его личности продолжает оставаться точкой отсчета. В Испании и Португалии его работы встречали и встречают радушный прием, в Бразилии, которую он описывал, – смешанные чувства «восхищения и неловкости». В наши дни структурализм в лингвистике и антропологии заново открывают для себя огромные регионы юго-восточной Азии, где работы Леви-Стросса интенсивно переводятся и публикуются. В обширном томе, посвященном Леви-Строссу издательством «Лэрн», читатель найдет обзоры рецепции леви-стросовских идей в Бельгии и Скандинавии, в Японии и в России, в Испании и Италии, в Латинской Америке и в Квебеке. Очевидно, что ресурсы читательского внимания не истощились, более того – они расширяются.

Сейчас, покинув все свои посты, Леви-Стросс не ушел на покой. Он живет в своем доме в провинции, разбирает архивы, готовит новые публикации. Живет, насколько получается, сообразно руссоистским идеалам. Его любимое чтение - словарь естественных наук начала 19 века в 12 томах; его любимое занятие – прогулки по окрестности, наблюдения за растениями и живыми организмами. Даже в этих прогулках он умудряется реализовать мечту о единстве гуманитарного и естественнонаучного знания. Вот деревья, которые носят старые кельтские имена, которые выжили, несмотря на двухтысячелетнее господство латинских названий в ботанике; вот грибы – настоящие произведения искусства (каждый вид со своим стилем), которые являются прекрасным предметом познания живого. Перефразируя приведенное выше суждение, можно сказать: Леви-Стросс не только художник, он, прежде всего, – ученый. И этого, вопреки современным идеологическим тенденциям отношения к науке, не следует стыдиться: выработанная человеческой культурой установка на познание и объективность – то главное, что может удержать человека от разрушения самого себя. Но это не позиция всезнания или тотальной структуры; неизбывная оппозиция – быть или не быть – уравнивает Гамлета с самым убогим представителем традиционного общества: оба неустанно ищут ответа на один и тот же вопрос и используют для этого приемы и структуры общечеловеческой логики.

В разговорах с Эрибоном есть важное признание: мы знаем, что многого не знаем, и даже не знаем, знаем ли мы вообще что-нибудь, однако обречены существовать так, как если бы все имело смысл, вело нас куда-то. Наше спасение, если угодно, именно в непоследовательности: жить, как если бы жизнь имела смысл. Это суждение практической этики одушевляет его научные труды и дни. Воздействие Леви-Стросса – «мыслителя ХХ века», живого классика – стало, пожалуй, менее заметным, но более фундаментальным. А сейчас его идеи, которые ставили вопросы своему веку, звучат как философский вызов современной эпохе.

Существуют два сборника статей под заглавием «Структурная антропология»: Lévi-Strauss С. Anthropologie structurale. Paris: Plon, 1958 (рус. пер.: М., 1983); idem. Anthropologie structurale II. Paris: Plon, 1973.

Сейчас мы не можем подробно освещать вопрос о том, в какой мере французский структурализм был (или не был) идейным целым и как он эволюционировал. Для нас важно, что центральным персонажем всех важнейших споров и главной мишенью критики был именно Леви-Стросс и его структурная антропология. Он сумел увлечь за собой представителей других областей: в изучении массовой культуры и мифов западного обыденного сознания, истории науки, смены систем письма ему в той или иной степени следовали Р. Барт и Л. Альтюссер, М. Фуко и даже отчасти Ж. Деррида. Леви-Стросс подходил к вопросу о принадлежности к структурализму достаточно строго: он включал в число структуралистов лишь лингвиста Э. Бенвениста, специалиста по индоевропейским мифам Ж. Дюмезиля и самого себя.

Bertholet D. Claude Lévi-Strauss. Paris: Odile Jacob, 2003; Deliège R. Introduction à l’anthropologie structurale. Paris: Seuil, 2001; Maniglier P. Le vocabulaire de Lévi-Strauss. Paris: Ellipses, 2002; С. Clément. Claude Levi-Strauss. Рaris: PUF, 2003; Le Dossier Claude Lévi-Strauss. Le penseur du siècle. Dossier coordonné par Alexis Lacroix // Le Magazine Littéraire. Mai 2008. № 000. P. 58–84. Ср. также более ранние работы: Delruelle E. Lévi-Strauss et la philosophie. Bruxelles: Ed. Universitaires, 1989; Hénaff M. Claude Lévi-Strauss et l’anthropologie structurale. Paris: Belfond, 1991; Scubla L. Lire Lévi-Strauss. Paris: Odile Jacob, 1998, а также совершенно не потерявшие своей ценности сборники интервью с Леви-Стросом: Charbonnier G. Entretiens avec Claude Lévi-Strauss. Paris: Plon, 1961; Lévi-Strauss C., Eribon D. De près et de loin. Entretiens. Paris: Odile Jacob, 1990.

Deliège R. Introduction à l’anthropologie structurale. P.12.

Lévi-Strauss С. Œuvres / Sous la dir. de F. Keck, V. Debaene / Bibliothèque de la Pléiade. Paris, 2008. Таким образом, в этот том не вошли ни Введение к сборнику сочинений Марселя Мосса, ни «Структурная антропология» (1 и 2), ни «Взгляд издалека» – эти три последние сочинения фактически образуют трилогию. Зато в издание вошли «Печальные тропики», вторая часть «Первобытного мышления», работа «Смотреть, слушать, читать», посвященная анализу искусства. В томе «Плеяд» все тексты представлены в новой редакции, добавлены неопубликованные работы. Можно считать, что этот том дает доступ к этнологии не со стороны строгого знания, но со стороны свободного изобретательного письма, способного увлечь каждого.

Издатели тома утверждают, что работы для публикации отбирал сам Леви-Стросс, однако это не меняет сути дела: общественная потребность теперь далека от того, чем одушевлялось создание структурной антропологии в ту эпоху, когда она возникла.

См. об этом: Автономова и перевод. М., 2008. С. 44–45.

Этот образ оттеняется у Леви-Стросса другим отношением к жизни: «дикари» не умеют жонглировать антиномиями, но зато не замусоривают вселенную отбросами жадно расширяющейся деятельности, как это делает современный западный человек.

В самом деле, ведь в сфере точных наук специалисты по анатомии, физиологии или молекулярной биологии не оспаривают друг у друга предметы исследований: каждый расчленяет реальность по-своему и рассматривает только некоторую ее часть. В принципе так же должно обстоять дело и в области гуманитарного знания.

Леви-Стросс неустанно говорит о деградации знания в угоду идеологическим фальсификациям, о деконструкции этнологии, которая в результате отказывается как от полевых исследований, так и от теоретической рефлексии, и дает волю безответственному изобретательству (таковы, например, разделы гендерных исследований, которые потакают примитивным представлениям о матриархате).

Леви-Стросс продолжает это рассуждение в этическом плане. При завоевании Америки отношение сообществ было несимметричным: аборигены были готовы достойно встретить белого человека, тогда как белые не были готовы к этой встрече, а теперь можно только гадать, каким был бы мир, если европейцы приняли американских индейцев так же, как они были приняты индейцами. Западный мир имеет теперь своего рода экологический долг перед завоеванным им миром, причем все это не просто локальные явления, но звенья в цепи всеобщих взаимосвязей, обеспечивающих равновесие человеческих обществ, взятых в целом. Но, разумеется, от разрушений не свободна и Европа, где уничтожены, в частности, сельскохозяйственные цивилизации и ремесленные производства. Общее дело антрополога и историка заключается в том, чтобы вместе создавать нечто вроде «экомузеев», находить свидетельства уходящих культур, беречь общечеловеческое наследие.

Об этом cм. в работах: Scubla L. Lire Lévi-Strauss. Paris: Odile Jacob, 1998; Desveaux E. Quadratura Americana. Essai d’anthropologie lévi-strausiènne. Genève: Editions Georg, 2001 и ряде других.

Heritier F. Un avenir pour le structuralisme // Claude Lévi-Strauss / Sous la dir. de M. Izard. Paris: Editions de l’Herne, 2004. P. 409-416.

Descola Ph. Les deux natures de Lévi-Strauss // Claude Lévi-Strauss / Sous la dir. de M. Izard. Paris: Editions de l’Herne, 2004. P. 296-305.

L’Herne: Claude Levi-Strauss / Sous la dir. de M. Izard. Paris: Editions de l’Herne, 2004.

Об этом, что это такое, речь шла ранее в беседах Леви-Строса с Дидье Эрибоном: Levi-Strauss C., Eribon D. De près et de loin. Entretiens. P. 261–262.

Структурализм представляет собой направление в зарубежной антропологии, в рамках которого разрабатываются проблемы структурного анализа в различных областях наук о человеке . Структурализм формируется в 50-60-е гг. XX в. как определенная антитеза субъективистски ориентированной философии (экзистенциализму и феноменологии). Программа структуралистов была направлена на реабилитацию возможностей объективно-научного познания в вопросах антропологии и культурологии. Структурализм включает следующие основные положения: представление о культуре как совокупности знаковых систем и культурных текстов; представление о наличии универсальных бессознательных психических структур, определяющих механизм реакции человека на воздействия внешней среды; представление о возможности выявления этих структур путем сравнительного структурного анализа знаковых систем и культурных текстов и др. Исходя из этих положений представители структурализма сосредоточились на анализе различных комплексов культурных текстов с целью выявления лежащей в их основе скрытой внутренней структуры. Особенностями структурного анализа являются большое внимание к парным оппозициям и к семиотическому пониманию культуры.

Клод Леви-Стросс (1908-2009), крупнейший представитель структурализма, изучал различные стороны традиционных обществ: тотемизм, ритуальные действия, мифологические представления, терминологию родственных отношений.

При этом он подходил к ним как к языкам культуры, стремился выявить в них повторяющиеся элементы, обращал внимание на бинарные оппозиции. Структуралистский подход Леви-Стросса проявляется при сравнении этнологии (антропологии) и истории, при рассмотрении сознательных и бессознательных аспектов культуры. Леви-Стросс придавал большое значение бессознательной структуре, лежащей в основе каждого социального установления или обычая, и подчеркивал необходимость ее изучения, чтобы обрести принцип истолкования, действительный и для других установлений и обычаев.

В качестве примера может быть рассмотрена проблема авункулата (авункулат - обычай, устанавливающий права и обязательства, связанные с отношениями между дядей по материнской линии и племянниками), игравшая существенную роль в развитии многих первобытных обществ. Пытаясь выявить причину такого положения, Леви-Стросс высказал предположение о том, что отношения авункулата являются отношениями между четырьмя лицами: братом, сестрой, мужем сестры и сыном сестры. В общей системе выделяются четыре типа отношений: брат/сестра, муж/жена, сын/ отец, дядя по матери/сын сестры. Из анализа этих отношений формулируется закон: в обеих группах отношение между братом матери и племянником, так же связаны с отношением между братом и сестрой, как отношение между сыном и отцом с отношением между мужем и женой. По одной известной паре отношений можно было бы всегда вывести другую пару . Свои выводы Леви-Стросс подтверждал ссылками на работу М. М. Ковалевского о кавказских черкесах и др. Таким образом, мы видим, что для лучшего понимания авункулата его следует рассматривать как отношения внутри системы, а систему - в целостности для выявления ее структуры. Эта структура основана на четырех членах отношений (брат, сестра, отец, сын), связанных между собой двумя соотносительными парами оппозиций, так что в каждом из двух данных поколений всегда существуют одно положительное и одно отрицательное отношение. Эта структура является самой простой структурой родства, какая только может существовать. Это элемент родства .

Идеи структурализма разрабатывались и другими исследователями. К структуралистам принято относить М. Фуко, Ж. Лакана, Р. Барта, Ж. Деррида, У. Эко, Л. Гольдмана. Мишель Фуко (1926-1984) известен тем, что исследовал отношения между словами и вещами в различные эпохи; Жак Лакан (1901 - 1981) стремился найти аналогию между структурами бессознательного и структурами языка; Ролан Барт (1915-1980) исследовал литературные тексты, пытаясь выявить их внутреннюю структуру. Периодом расцвета структурализма считаются 60-е гг. XX в. В 70-80-е гг. XX в. структурализм превращается в постструктурализм. Это связано с тем, что глубинные структуры человеческой психики познать очень трудно; а, во-вторых, увлечение структурализмом вело к определенной дегуманизации изучения человека и культуры, ослаблению внимания к субъективной стороне их познания. Вместе с тем структурный анализ показал высокую эвристичность в исследовании отдельных сторон культуры .

Постструктурализм, сложившийся в 70-90-е гг. XX в., характеризуется специфическим отношением к человеку, к человеческому сообществу, к тексту, к знаку, к метафизике и науке. В понимании человека подчеркиваются несистемные, неструктурированные явления; отмечаются такие проявления человека, как субъективность, индивидуальные особенности психики, волевые устремления, желание, стремление к коммуникации и т.п. Общество и культура рассматриваются как поле отношений «власть - подчинение», где власть трактуется как стремление к доминированию, к упорядоченности, устойчивости, единству и т.п. Специфическое отношение к тексту проявляется в том, что именно в нем находят проявление две первые особенности (отношение к человеку и к обществу). Предложенная Дерридой «деконструкция» текста подразумевает его фундаментальную разборку на элементарные формы во всех планах: композиционном, сюжетном, стилистическом, психологическом и последующую сборку - интерпретацию. Интерпретация предполагает выявление контекста, выявление того, что автор не видит или старается умолчать, но что обнаруживает себя. Знак в постструктурализме выступает как полная противоположность самому себе - он есть не указание на какой-либо предмет или смысл, а наоборот, указание на его отсутствие. Применяется понятие «симулакр» («симу- лякр») - знак, маскирующий отсутствие актуального смысла. Постструктурализм пытается преодолеть научные традиции прошлого. Объективность, логичность, верифицируемость научного познания рассматриваются здесь как фикции. Метафизике и пауке противопоставляется культура, понимаемая как свободная стихия творчества, игры, реализации желания, рождения феноменального текста

Имя Клода Леви-Стросса (р. 1908 г.), философа, социолога и этнографа, лидера структурализма, создателя структурной антропологии, исследователя первобытных систем родства, мифологии и фольклора, имеет мировую известность. Его работы оказали огромное влияние во многих областях философско-культурологических, религиоведческих и этнологических исследований. Пожалуй, ни одна серьезная работа в рамках религиоведения, этнологии или социологии не обходится без ссылок на работы этого выдающегося автора.

Бинарные структуры и коллективное бессознательное

Леви-Стросс, создавая структурную антропологию, использовал методы структурной лингвистики в этнологии - дисциплине, занимающейся, согласно его определению, сравнением этнографических описаний и выявляющей бессознательные структуры, которые лежат в основе социальных установлений, верований или обычаев. Главными источниками концепции Леви-Стросса были, помимо структурной лингвистики Пражского кружка (Н.С. Трубецкой, Р. Якобсон), французская социологическая школа (Э. Дюркгейм, М. Мосс) и психоанализ (З. Фрейд, К.Г. Юнг). Здесь структурная лингвистика является «связующим звеном», поскольку Леви-Стросс «переводит» психоанализ Фрейда и социологию Дюркгейма и Мосса в лингвистическую плоскость, рассматривая их объекты как системы знаков. Леви-Стросс утверждал, что среди социальных наук лишь лингвистика может называться наукой в строгом смысле, т.к. только ей удалось выработать позитивный метод и установить природу изучаемых ею явлений.

Особое место в лингвистике занимает фонология , которая, как считает ученый, имеет значение для общественных наук такое же, как и ядерная физика – для точных. Для социальных наук фонология может выполнять такие функции: переход от изучения сознательных явлений к исследованию бессознательного их базиса; способствует отказу от рассмотрения членов отношения в качестве автономных независимых сущностей, и состоит в преимущественном анализе отношений между ними; вводит понятие системы; выявляет социальной наукой необходимые отношения.

Лингвист должен предоставлять социологу этимологии, которые позволят установить связи между некоторыми терминами, а социолог – эмпирический материал (обычаи, предписания, запреты), который будет говорить о сохранении или исчезновении тех или иных черт языка, терминов, групп терминов. Более того, между лингвистом-фонологом и социологом, занимающимся проблемой терминов родства и др., существует тесная связь, поскольку «как и фонемы, термины родства являются ценностными элементами; как и первые, они обретают эту ценность лишь потому, что они сочетаются в системы, «системы родства», как и фонологические системы, были выработаны человеческим духом на бессознательном уровне».

Леви-Стросс задает вопрос о том, как возможно, что в различных частях земного шара, в совершенно различных обществах могут встречаться идентичные формы родства, брачные правила, предписания в связи с отношениями определенных типов родственников? Ответ на этот вопрос автор видит в признании того, что существует некая реальность, которая стоит за эмпирической действительностью, а наблюдаемые нами явления есть следствия действия неких общих законов, скрытых в этой действительности другого плана. Эта действительность другого плана есть сфера бессознательного .

Структурная антропология опирается на положение, что структурные модели, используемые в лингвистике-фонологии, которые во многом сходны с моделями в антропологии, коренятся в бессознательном, или в структуре человеческого ума. Эти структуры выражаются, к примеру, в т.н. структурах родства, простейшие из которых образуют четыре отношения терминов: брат/сестра, муж/жена, отец/сын, племянник матери/сын сестры. Комбинации терминов родства соответствуют установки между родственниками, которые производят те или иные единичные «воплощения» структуры в реальности брачных связей. Так и по Якобсону, все фонемы, в каком угодно языке, можно определить, исходя из двенадцати характеристик, которые определяются попарно: компактный/диффузный, беззвучный/озвученный и т.д. , Эту теорию бинарной категоризации перенимает Леви-Стросс, и она функционирует как главная материальная основа его теории мышления и категорий. Места для автономного и сознательного субъекта не остается. Под многообразной поверхностью языка, мифов и социальных отношений находится общая, но неосознанная основа, которая состоит в способе функционирования человеческого мозга. Те основополагающие мыслительные категории, которые, как утверждал Дюркгейм, были выражением социальной организации, являются, напротив, согласно Леви-Строссу, выражением биологической конституции человека.

Не только бессознательное, но и социальные институты для него – знаковые системы, языки, общие структурные законы которых выявляет структурная антропология. Стремясь дать рациональное объяснение культурных фактов, этнология обращается к базовым объективным процессам, располагающимся на уровне коллективного бессознательного. Этнолога интересует не то, что люди думают, как они понимают и интерпретируют правила социальной жизни, а объективные бессознательные законы, управляющие жизнью помимо того, осознают это сами деятели или нет. Именно законы бессознательного раскрывают загадки функционирования норм человеческой жизни: брачные правила, правила удовлетворения пищевых потребностей, религиозные верования, магические и ритуальные действия и др. По-видимому, обращение к теории бессознательного Фрейда и Юнга было обусловлено натуралистическими установками Леви-Стросса, его стремлением избежать субъективизма.

Однако понимание бессознательного Леви-Строссом отлично от психоаналитического. Хотя, на раннем этапе своего творчества он принимал фрейдовское бессознательное как имеющее сексуальную природу, но уже в «Печальных тропиках » он эту природу игнорирует как фундаментальную, не отдавая предпочтения ни одной из жизненных потребностей человека. В «Структурной антропологии » он определяет бессознательное не как вместилище иррациональных биологических импульсов, а интеллектуализирует его. Бессознательное - это формальная структура человеческого духа, инвариантный ансамбль законов его символической функции, который является общим для всех людей, первобытных и цивилизованных. Также оно не является, как у Фрейда, «прибежищем индивидуальных особенностей, хранилищем личной истории, которая делает каждого из нас существом уникальным». Если для Фрейда бессознательное является неким аспектом памяти, т.к. оно является хранилищем воспоминаний и образов, которые индивид накапливает в течение жизни, то у Леви-Стросса бессознательное составляют законы мышления, которые присущи каждому индивиду (здесь вспоминается трансцендентальный субъект Канта). Он сравнивает индивидуальное бессознательное Фрейда со словарем, который еще не является языком, т.к. не нагружен законами, придающими лексике их значения. Последняя функция выполняется бессознательным как совокупностью структур.

Кроме того, Леви-Стросс отрицает и теорию коллективного бессознательного как совокупности неких архетипов Юнга, поскольку бессознательное является пустым, лишенным образного содержания. Он возражал против идеи постоянства архетипов и наследственном механизме их передачи, т.к. постоянным наследуемым является не содержание коллективного бессознательного, т.е. архетип, а лишь структура бессознательного.

Таким образом, бессознательное – это символическая функция, отличительная для человека, но у всех людей проявляющаяся согласно одним и тем же законам и, в сущности, сводящаяся к совокупности этих законов, или структур-моделей. Функция бессознательного состоит в том, что «оно подчиняет структурным законам, которыми и исчерпывается его реальность, нерасчлененные элементы, поступающие извне: намерения, эмоции, представления, воспоминания».

Структуры, выделенные посредством структуралистского метода, не отражают эмпирической реальности и их не надо смешивать со структурами, которые изучали исследователи первобытного общества Радклифф-Браун и Малиновский. Тем не менее, они реальны, хотя и не являются предметом непосредственного наблюдения. Чтобы достичь моделей, представляющих собой подлинную реальность, надо выйти за пределы конкретно воспринимаемой реальности. Ментальные структуры никогда не осознаются и не изменяются в ходе истории, они даны самой природой, являясь отображением биологического характера человеческого мозга. Выявив структуру разума, мы выявим структуру физической реальности. Таким образом, антропология Леви-Стросса решает проблему понимания не только человека и его культуры, но и природы. Структурализм - не просто метод, но мировоззрение, особая философская система.

Задачей структурного анализа, таким образом, является считка разнообразных символических культурных форм (искусство, религия и т.д.) как кодов базовых структур, содержащихся в бессознательном. Проблематика кодирования выявила новый подход Леви-Стросса к оценке первобытного мышления . В отличие от «теории пралогизма» Леви-Брюля, выделявшего коллективные формы мышления архаических народов в качестве дологического мышления , Леви-Стросс полагает, что человек всегда мыслил одинаково хорошо. Одно из важнейших достижений Леви-Стросса – «утверждение универсальности логической структуры человеческого сознания на любой стадии развития общества». Он отрицает, что первобытные народы лишены способности к абстрактному мышлению, т.к. в языках этих народов имеется немало слов, выражающих абстрактные понятия. Классификации явлений окружающего мира свидетельствуют о том, что этим обществам присуще систематическое и категориальное мышление. Классификации, как показывает Леви-Стросс, находятся в основе первобытных религиозных систем, с их помощью люди стремятся упорядочить окружающий мир, овладеть вселенной. Жажда объективного познания свойственна первобытным обществам не меньше, чем цивилизованным, а их сознанию свойственны принципы причинности и детерминизма.

Религиозное и социальное

Леви-Стросс понимал религию структуралистски и считал, что в основании системной динамики религиозных феноменов лежат фундаментальные структуры. Религиозные феномены являются «функцией» безличной структуры. Таким образом, структурное утверждается как сущностное, а религиозное — как феноменальное.

Если Э. Дюркгейм предположил, что религиозная система является кодификацией другой системы, а именно системы общественных отношений, а Ж. Дюмезиль опирался на концепцию мифа как «драматического выражения» фундаментальной идеологии любого человеческого сообщества, то в противоположность им Леви-Стросс, анализируя миф об Асдивале индейцев цимшианов на северо-западном побережье Северной Америки, в котором все аспекты социальной действительности систематически фильтруются и переносятся в область парадоксального, приходит к выводу, что система религии автономна по отношению к социальному устройству общества. В этой позиции Леви-Стросс сближается с М. Элиаде, поскольку оба исследователя отмечают наличие определенных «правил», по которым строится религия, что свидетельствует о системном характере последней; также оба подчеркивают автономность религии по отношению к общественному устройству». Религиозные феномены обусловлены не общественными и природными условиями, а структурами психики. Леви-Стросс отмечает, что даже Дюркгейм вынужден был признать то, что «всякая социальная жизнь, даже элементарная, предполагает у человека интеллектуальную деятельность, формальные свойства которой не могут, следовательно, быть отражением конкретной организации общества».

Однако, изучая религию, Леви-Стросс рассматривает ее вне отрыва от культурного, социального, природного и исторического контекста, хотя и не сводит ее к этому контексту. В своих исследованиях мифологии архаических обществ он стремится интерпретировать мифы в конкретных социальных и этнокультурных условиях. Так, Леви-Стросс утверждает, что естественные условия воспринимаются людьми не пассивно, а их восприятие опосредовано условиями жизни общества, «восприятие природы в мифе, на уровне концептуального мышления, опосредовано общественно-историческими условиями». При этом, в конечном итоге, сама природа оказывается лишь средством для выражения имманентных ментальных структур.

Религия, магия, наука

Для Леви-Стросса религия, магия и наука, как и вся культура в целом, есть символические системы, символы которых упорядочены структурами бессознательного. Он их рассматривает со стороны различия в типах кодирования действительности, ее «означивания и осмысления в классификациях». Отказываясь от историцизма как такового, он отмечает, что «если в каком-то смысле можно сказать, что религия состоит в очеловечивании природных законов, а магия — в натурализации человеческих действий, то есть в истолковании определенных человеческих действий как составной части физического детерминизма, то здесь речь идет не об альтернативе или об этапах эволюции. Антропоморфизм природы (в чем состоит религия) и физиоморфизм человека (как мы определили бы магию) образуют постоянные составляющие, меняется лишь их дозировка… Нет религии без магии, как и магии, которая не подразумевала бы зерно религии». Здесь мы видим как противопоставление магии и религии, так взаимодополнительность. В «свете этой концепции история начинает выступать как смена частных форм трансисторической оппозиции «антропное–натуралистическое», через которые происходит кодирование действительности». Имеет место соотнесенность «антропного» и «природного», или «субъектного» и «объектного» в характеристике мироздания.

Мы уже упоминали о том, что Леви-Стросс отверг теорию Леви-Брюля о дологичном мышлении примитивных народов, утверждая логичность и рациональность религиозного и магического мышления. Религия для него – одна из форм рационального мироотношения, вполне аналогичной науке и способной замещать светские формы общественной жизни. Причем, под «религией» здесь понимаются как развитые, так и архаичные формы — шаманизм, тотемизм, магия.

Любопытно привести возмущенные слова представителя атеистического советского религиоведения С.А. Токарев, который отказывается принимать структурное гомологию архаического и современного сознаний: «Он (Леви-Стросс – С.Ж. ) не хочет видеть принципиальной разницы между тотемической «классификацией» (распределением тотемических животных между родовыми группами) и современной естественнонаучной классификацией; между обычаями табуации («избегания») определенных категорий родственников у отсталых народов и уважением к президенту республики; между тотемическими «чурингами» и нашими архивными документами и пр.»

То, что цивилизованному человеку кажется «сверхъ­ес­те­ст­венным» и «ненаучным», на самом деле является лишь иным символическим кодом, выражающим оппозицию «при­рода–культура» или «натуралистическое–антропное», составля­ющую ядро всех символических систем. Магия и наука различаются, при общности постулирования причинности в мире, именно как разноуровневые концепции. Действительное различие науки и магии Леви-Стросс видит в том, «что одна из них постулирует всеобщий и полный детерминизм, в то время как другая действует, различая уровни, и только некоторые из них допускают формы детерминизма, непреложные, как считается, для других уровней». Таким образом, если магия действует универсально, то наука учитывает наличие разных причинных уровней, одни из которых детерминируют другие. Магическое мышление есть бессознательное постижение «истины детерминизма как способа существования научных феноменов», а магические верования и обряды – это выражение веры в науку, которой еще предстоит родиться.

Так, по мнению Леви-Стросса, как наука, так и магия основываются на одних и тех же умственных операциях. На основе этого постулата делается вывод: магия и наука есть два параллельных способа достижения истины.

Магия и психоанализ

Леви-Стросс не отрицает действенности магии, но она обязательно нуждается в вере. Эта вера включает в себя три взаимодополняющих вида: вера колдуна в действенность своих приемов; вера больного, которого колдун лечит, или жертвы, им преследуемой, в могущество колдуна; доверие общества и его требования, создающие необходимую атмосферу, в которой складываются отношения колдуна и жертвы. Последний вид веры отражает мысль Леви-Стросса о том, что «магическая ситуация есть явление, зависящее от общего мнения». Действенность магии, по мнению автора, связана с интенсивной деятельностью симпатической нервной системы, которая обуславливает в некоторых случаях даже смерть подвергшегося магическим чарам индивида из-за уменьшения объема крови.

Рассматривая феномен исцеления, совершающийся шаманом, Леви-Стросс считает, что необходимо наличие трех видов опыта для того, чтобы это исцеление завершилось успехом, или как он пишет, осуществилось «превращение в сказку действительности, которая сама по себе остается неизвестной». Эти три вида опыта, которые автор называет комплексом шаманства, и которые группируются и личными переживаниями шамана и коллективным одобрением, суть следующие:

1) опыт самого шамана, который, если он действует по призванию (если нет, то в силу самой практики), испытывает состояние специфического психосоматического свойства;

2) опыт больного, который чувствует улучшение или не чувствует его;

3) опыт зрителей, которые участвуют во врачевании, испытывают при этом воодушевление и получают интеллектуальное и эмоциональное удовлетворение, служащее основой коллективного согласия с верностью лечения.

Чуть ли самое важное место в успешности шамана, т.е. в действенности его исцелений, играет коллективный опыт, который приводит или не приводит к коллективному признанию шамана. Причиной неудачи является утрата общественного соучастия, а не наоборот. Таким образом, особо важным моментом в деятельности шамана является не отношения между ним и больным, а отношения между ним и группой индивидов.

Леви-Стросс проводит смелые параллели между шаманским врачеванием и психоанализом. Он утверждает, что шаманская медицина «занимает промежуточное положение между нашими органотерапией и психотерапией…». Метод врачевания шамана очень близок тому, что используется в психоанализе. В обоих методах главное место занимает процесс перенесения бессознательных конфликтов в область сознания. Знание больным своей болезни не имеет значения само по себе, а только как средство переживания, «при котором конфликты реализуются в такой последовательности и в такой плоскости, которые способствуют их беспрепятственному течению и разрешению».

Этот процесс, который мы можем наблюдать в процессе врачевания, в психоанализе называется отреагированием . В словаре психоаналитических терминов отреагирование определяется как разрядка посредством речи аффектов, связанных с воспоминаниями о перенесен­ной травме. Фрейд утверждал, «что наиболее важным элементом психоаналитической терапии является переработка сопротивлений пациента в свободные ассоциации. Отреагирование достигает цели путем фокусировки на конкретном моменте или проблеме, отодвинутой на задний план».

В шаманизме имеют место, в отличие от психоанализа, три отреагирования: шамана, больного, зрителей. Леви-Стросс приводит пример, как перед собственно исцелением шаман повторяет так называемый «призыв», т.е. припадок, после которого шаман осознал свое призвание. Причем он не просто изображает этот процесс инициации, но и действительно ощущает его во всей живости. Колдун и больной образуют пару, воплощающую антагонизм для группы наблюдателей: больной – пассивная сторона, недостаток собственного «я», колдун – активная сторона, избыток собственного «я». Врачевание приводит эти стороны в равновесие.

Мы здесь видим явное отличие от психоанализа, т.к. колдун, совершая отреагирование вместо больного, говорит, а больной молчит. В психоанализе все наоборот, больной занимается отреагированием и говорит, а врач молчит. Исходя из этого отличия, Леви-Стросс считает понятие отреагирования неполным в психоанализе, т.к. совершать отреагирование должен не только пациент, но врач. Также различна и роль группы. Если в психоанализе больной возвращается после отреагирования в социум, то магия возрождает духовное единство группы (отреагирование зрителей), приспосабливает ее посредством больного к уже существовавшим ранее задачам.

Особое значение в отреагировании имеет миф, который излагает шаман больному и зрителям. Миф здесь играет роль системы, в которой все должно занимать свое место, в том числе и страдание больного. Без этого мифа болезнь является необъяснимой. Шаман дает в распоряжение пациента язык для описания неизреченных состояний. Вербальное выражение состояния больного способствует осознанию в упорядоченной форме стихийного и неосознанного, что влияет на физиологический процесс благоприятно. Таким образом, посредством символов шаман связывается через сознание больного с его подсознанием и становится участником конфликта. Аналогичное явление мы можем увидеть и в психоанализе. Но есть и отличие. Если невротик в процессе противопоставления себя психоаналитику изживает свой индивидуальный миф, то больной в шаманском врачевании преодолевает органическое расстройство, «отождествляя себя с мифически перевоплотившимся шаманом».

Еще одно сходство психоанализа и шаманизма – наличие манипуляций в процессе лечения. По словам Леви-Стросса, манипуляция производится посредством символов , под которыми он понимает значимые эквиваленты означаемого, относящиеся к иному порядку реальности, чем означаемое. Манипуляциями могут быть как символические жесты , так и символические представления (миф). Говоря о действенности символов, Леви-Стросс утверждает, что она невозможна без параллелизма этих символов и реальных событий. Если в психоанализе врач совершает действия, а больной создает индивидуальный миф, то в целительстве совершает действия больной, а шаман озвучивает миф. Но почему символы вызывают параллельные им события? Ответом является, конечно же, наличие структур. Как в мифе содержатся структуры, так и в органике. Поэтому, эффективность «символики как раз и состоит в той «индукционной способности», которой обладают по отношению друг к другу формально гомогенные структуры, построенные на разном материале и разных уровнях живого: на уровне органических процессов, неосознанных психических процессов и сознательного мышления».

Таким образом, суть лечения (как шамана, так и психоаналитика) заключается в изменении структур психики посредством структур мифа, которые проявляются в символической форме. В целительстве только процесс идет еще дальше – здесь происходит не только изменение структур психики, но и изменение органических структур. Кроме того, по утверждению Леви-Стросса, вся психическая жизнь и внешний опыт как невротика, так и обычного человека организуются доминирующей структурой, катализатором которой служит какой-либо изначальный миф. Кроме этой доминирующей структуры существуют и подчиненные ей, и вся совокупность этих структур составляет бессознательное. Основное отличие двух видов лечения в том, что в психоанализе имеет место индивидуальный миф, а в шаманизме – коллективный. Эти мифы различаются лишь содержащимся в них материалом образов, но структура в них сходна. Именно последняя обеспечивает мифу его символическую функцию.

Леви-Стросс заключает, что если психоаналитики сопоставят свои методы с методами свои великих предшественников колдунов и шаманов, то они лучше поймут механизм их действия.

Структурный анализ мифов

Леви-Стросс критикует точку зрения, согласно которой мифы сводятся к игре воображения, или к примитивной форме философских спекуляций. Он считает, что мифология – это не космологическая или натуралистическая интерпретация постигаемой реальности, это не отражение социальных структур и общественных отношений, это также не отражение реальных, но вытесненных чувств. Миф не может также быть совокупностью случайных идей, пусть даже и противоречивых и не подчиняющихся закону причинности, т.к. тогда нельзя было бы обнаружить поразительное сходство мифологии в разных концах Земли.

Леви-Стросс сравнивает мифологию с языком, т.к. становление языка так же не понятно, как и становление мифологии. Автор задается вопросом о том, «какая внутренняя необходимость объединяет эти значения и эти звуки» в языке, причем, «одни и те же звуки в разных языках связаны с разными значениями». Ответ кроется не в звуках, а в способах их сочетания. Точно таким же образом нужно подходить и к мифу – в мифе форма превалирует над содержанием, т.е. необходимо в первую очередь обращать внимание не на значения (символы), а на их отношения.

Кроме того, Леви-Стросс считает миф феноменом языка, проявляющимся на более высоком уровне, чем фонемы, морфемы и семантемы. Поэтому, он вводит новое понятие – мифема . Мифемы – это большие конститутивные единицы, которые надо искать на уровне предложения. Если разбить миф на короткие предложения и разнести соответственно на карточки, то выделятся определенные функции и одновременно обнаружится, что мифемы имеют характер отношений (каждая функция приписана определенному субъекту). Таким образом, мифема – базовая структурная единицы мифа.

Еще одна важная особенность мифа заключается в том, что он в качестве исторического повествования о прошлом диахроничен и необратим во времени, а в качестве инструмента объяснения настоящего (и будущего) – синхроничен и обратим во времени. В силу этой сложности, двойственности мифа, его подлинные конститутивные единицы обнаруживают свою значимую природу не в качестве изолированных отношений, а только как связки, комбинации отношений, имеющие два измерения – диахроническое и синхроническое.

Структурный анализ мифа, разработанный Леви-Строссом, достаточно сложен, как и вся его структурная антропология, поэтому, чтобы разобраться нем, воспользуемся его же примером, а именно его анализом мифа об Эдипе.

Он начинает со сведения отдельных высказываний данного мифа к кратким предложениям типа «Кадм ищет свою сестру Европу», «Эдип женится на своей матери Иокасте», «Антигона хоронит своего брата Полиника» и т.п. Затем они нумеруются, причем предложения с элементами сходного содержания получают одинаковые порядковые номера. Например, если говорится: «Эдип убивает своего отца Лая» и «Этеокл убивает своего брата Полиника», то в обоих случаях речь идет об убийстве родственника. Предложения с одинаковыми числами объединяются в группы; они являются мифемами, представляя собой строительные камни, которые конституируют содержание мифа. Теперь мифема обозначается таким образом, что относящиеся к ней предложения выписываются одно под другим, в столбец, и данные столбцы упорядочиваются так, что при чтении строчек слева направо и сверху вниз может быть прочитана временная последовательность описываемых событий. Как пишет М. Мелетинский, «горизонтальное измерение нужно для чтения мифа, а вертикальное – для его понимания». Так образуется следующая таблица:

	II	III
Кадм ищет свою сестру Европу, похищенную Зевсом
		Кадм убивает дракона
	Спартанцы убивают друг друга в братоубийственной резне
			Лабдак (отец Лайя) = хромой
	Эдип убивает своего отца Лайя		Лай (отец Эдипа) = левша
		Эдип убивает сфинкса
			Эдип = толстоногий
Эдип женится на своей матери Иокасте
	Этеокл убивает своего брата Полиника
Антигона, нарушая запрет, хоронит своего брата Полиника

Итак, в мифемах прочитываются следующие структуры:

• столбец I содержит события, в которых проявляется переоценка кровного родства;
• столбец II - напротив, такие события, которые связаны с его недооценкой;
• столбец III интерпретирует освобождение человека от его автохтонного происхождения;
• столбец IV показывает, напротив, зависимость от него.

Последнее нуждается в кратком объяснении: из посеянных в земле зубов убитого дракона вырастают люди, в то время как имена «Лабкад», «Лай» и «Эдип» намекают на физическое несовершенство, в котором прослеживаются следы мифического рождения из земли.

Столбцы I и II, с одной стороны, и столбцы III и IV, с другой, находятся тем самым в диалектическом отношении друг к другу. Если теперь читать строчки вышеуказанной схемы слева направо и сверху вниз, то возникает, как уже указывалось, временное течение событий, описываемых мифом. Если же читать каждый столбец как некоторое единство, как мифему, то тогда впервые раскрывается тайный смысл мифа. Этот смысл, по Леви-Строссу, состоит именно в том, что миф предлагает некую «логическую модель» для разрешения тех противоречий, которые обнаруживаются между построенными столбцами.

Леви-Стросс рассуждает следующим образом. Переоценка кровного родства
- мифема I - ведет к самоуничтожению точно так же, как и его недооценка - мифема II; убийство хтонического животного (дракона, сфинкса) - мифема III - ведет к снятию человеческого происхождения, в то время как хтоническое увечье человека - мифема IV - несовместимо с наличием родителей. Каждая мифема снимается, таким образом, сама в себе. По-видимому, Леви-Стросс имеет в виду, что миф стремится предостеречь от крайностей как в деятельности, так и в знании.

Подобное структуралистское рассмотрение мифа может быть теперь далее углублено и уточнено, если привлекать еще и другие его версии. Среди этих разных версий не существует одной истинной. Они предназначены скорее для того, чтобы структура мифа и таким образом высвеченная логическая функция выступала все яснее путем постоянного повторения одного и того же в изменяющихся формах. Однако и повествование мифической последовательности событий имеет, по Леви-Строссу, некую общую структуру, которую он пытается выразить следующей формулой:

F x (a) : F y (b) = F x (b) : F a-1 (y)

Здесь F x (a ) относится к F y (b ), как F y (b ) к F a -1 (y ) . Можно действия обозначить как «F », субъектов как «а, b » и снятие (уничтожение) как «F a -1 ». Например, убийство (F x ), осуществляемое сфинксом (а ), так относится к спасению людей (F y ) Эдипом (b ), как убийство (F x ) Эдипом (b ) относится к факту окончательного спасения людей (у ) через уничтожение сфинкса (F a -1 ). И здесь должна с очевидностью выражаться некоторая диалектика: F x и F y призваны выражать противоположности, скажем, злого и доброго деяния, однако разрешение противоречия происходит лишь тогда, когда добро само нечто уничтожает, а именно зло. Это уничтожение хоть и есть само по себе нечто злое, но оно оборачивается добром. Так, добро не в состоянии полностью уничтожить зло, но может диалектическим образом снять его в себе.

Таким образом, «миф представляет собой код, который должен быть расшифрован. Расшифровка удается тогда, когда в бесчисленных вариантах мифа обнаруживаются определенные и постоянно повторяющиеся образцы, имеющие, кроме всего прочего, логическую природу. Они служат прежде всего порядку, распределению и различению многообразия при помощи образных схем, которые в сфере мифического заменяют собой понятия; кроме того, они находятся в разнообразных оппозициях друг к другу, в чем проявляется диалектическое постижение действительности; логические конституенты мифа, которые Леви-Стросс называет мифемами, поняты вместе с тем как возможности разрешения данных противоречий».

Структуралистская интерпретация мифа – это некий логический инструмент, который помогает снимать противоречия. Эту интерпретацию Леви-Стросс сочетает также и с ритуально-социологическим подходом в работе «Неприрученная мысль ». В ней автор рассматривает случай с двумя племенами, одно из которых имело своим тотемом крокодила, а другое рыбу. Тем самым возникает, с одной стороны, мифическое единство биологического вида с некоторой социальной группой, с другой же - впервые вообще определяются различия видов и групп между собой. Результатом этого являются известные правила социального поведения. Например, экзогамия, когда брак внутри группы понимается как форма инцеста у людей-крокодилов или людей-рыб, или же иерархический порядок, когда люди-крокодилы, будучи воинами, господствуют над мирными людьми-рыбами, или определенные формы разделения труда и т.п. Структуралистская интерпретация здесь состоит в том, что она выделяет в этих отношениях логические структуры и тем самым средство овладения действительностью. Структурализм, в отличие от ритуально-социологической интерпретации, которая связывает себя с социальными институтами, проецирует эти институты на мыслительные операции, которые лежат в их основе и делают возможным опытное упорядочивание многообразия.

Таким образом, миф уже не является выражением примитивного, «дологичного» или иррационального уровня развития человечества, а имеет свою собственную и исключительно отчетливую рациональность. Леви-Стросс пишет: «…тип логики мифического мышления столь же строг, как и тип логики современной науки, и различие лежит не в качестве интеллектуального процесса, но в природе вещей, к которым он применяется… Топор из стали превосходит топор из камня не тем, что он сделан лучше. Они оба сделаны хорошо, но сталь отличается от камня. Точно так же можно показать, что в мифе имеет место тот же логический процесс, что и в науке, и что человек всегда мыслил равно хорошо; совершенствование связано не с якобы имеющим место прогрессом человеческого духа, а с открытием новых областей, к которым он применяет свои постоянные и неизменные силы».

К. Хюбнер сравнивает трансценденталистское (Гегель, Шеллинг, Кассирер), и структуралистское толкования мифа. Он утверждает, что оба разделяют убеждение, что «мифический образ мира сводится к более или менее замкнутой и всеобъемлющей системе понятий и восприятий, даже если она одета в маску «образности», т.е. «трансцендентализм, как и структурализм, ищет лежащую в основе мифа онтологию, его априорную систему координат». Всякий предмет, всякое событие, всякое восприятие связываются с ней, встраиваются в нее и обрабатываются в ней. Речь идет о системе координат именно потому, что все обретает свой смысл и значение лишь в отношении с ней, и она дана априори, поскольку предшествует всякому опыту и делает его возможным.

Итак, структурализм имеет дело в основном с логическими формами, которыми миф пытается пронизать действительность, в то время как рассмотрение его конститутивных содержаний отступает, скорее, на второй план. Структурализм задается вопросом не об истинностном содержании мифа, а о том, в чем его внутренняя логическая связь и тем самым его рациональность.

Заключение

В основе структурализма К. Леви-Стросса лежит идея наличия в сознании каждого человека, как современного, так и «примитивного», неких неизменных априорных структур, или законов мышления, совокупность которых составляет сферу коллективного бессознательного. Поэтому, для Леви-Стросса все проявления человеческого духа, начиная от социальных институтов и заканчивая мифологией, являются знаковыми, или символическими, системами, подчиняющимися одинаковым структурным законам. Задачей же структурного анализа является считка разнообразных символических систем как кодов базовых структур, содержащихся в бессознательном.

Религия – это символическая система, динамика которой подчиняется фундаментальным структурам. Причем, исходя из того, что эти структуры априорны человеческому сознанию, становится понятно, что система религии не является кодификацией социальной системы, как считал Э.Дюркгейм, она есть автономная по отношению к социальному устройству символическая система. Но, не смотря на это, Леви-Стросс рассматривал религию системно, т.е. вне отрыва от социального и культурно-исторического контекста, но что важно – не сводил ее к этому контексту. Ядром этой системы, как и любой символической системы, является оппозиция природа-культура или натуралистическое-антропное. Эта оппозиция отражается, в частности, в оппозиции магии и религии.

Магия и религия противопоставлены друг другу как физиоморфизм человека и антропоморфизм природы, но, несмотря на это, они взаимодополнительны. Магия и религия тесно переплетаются, поэтому, по мнению Леви-Стросса, нет магии без религии, а также религии без магии. Религия, впрочем как и магия, близка к науке. Религия – это одна из форм рационального мироотношения, вполне аналогичной науке и способной замещать светские формы общественной жизни. Магия и наука сходны в том, что они постулируют причинность. Различие же заключается в том, что магия постулирует всеобщий и полный детерминизм, а наука различает определенные уровни, среди которых только некоторые допускают формы детерминизма непреложные для других. Таким образом, мы видим у Леви-Стросса рационализацию магии и религии. Они вместе с наукой являются параллельными способами достижения истины.

Леви-Строс Клод — французский философ, этнограф и социолог, один из основных представителей французского структурализма, исследователь первобытных систем родства, мифологии и фольклора. Его работы получили мировую известность и оказали большое влияние во многих областях философско-культурологических исследований.

Мифологики. В 4 томах. Том 2. От мёда к пеплу

Ключевое место в творчестве Леви-Строса занимает исследование мифологии и фольклора, его называют отцом структурной типологии мифа как важнейшей части структурной антропологии. Леви-Строс совершил переход от символической теории мифа (Юнг, Кассирер) к собственно структурной, использующей операциональные методы теории информации и структурной лингвистики.

Мифологики. В 4 томах. Том 3. Происхождение застольных обычаев

Леви-Строс К. — французский философ, этнограф и социолог, один из основных представителей французского структурализма, исследователь первобытных систем родства, мифологии и фольклора. Его работы получили мировую известность и оказали большое влияние во многих областях философско-культурологических исследований.

Ключевое место в творчестве Леви-Строса занимает исследование мифологии и фольклора, его называют отцом структурной типологии мифа как важнейшей части структурной антропологии. Леви-Строс совершил переход от символической теории мифа (Юнг, Кассирер) к собственно структурной, использующей операциональные методы теории информации и структурной лингвистики.

Мифологики. В 4 томах. Том 4. Человек голый

Леви-Строс К. — французский философ, этнограф и социолог, один из основных представителей французского структурализма, исследователь первобытных систем родства, мифологии и фольклора. Его работы получили мировую известность и оказали большое влияние во многих областях философско-культурологических исследований.

Ключевое место в творчестве Леви-Строса занимает исследование мифологии и фольклора, его называют отцом структурной типологии мифа как важнейшей части структурной антропологии. Леви-Строс совершил переход от символической теории мифа (Юнг, Кассирер) к собственно структурной, использующей операциональные методы теории информации и структурной лингвистики.

Первобытное мышление

Книга знакомит российского читателя с творчеством выдающегося представителя французского структурализма, этнографа и социолога Клода Леви-Строса (род.1908).

Исследуя особенности мышления, мифологии и ритуального поведения людей "первобытных" обществ с позиций структурной антропологии, автор раскрывает закономерности познания и психики человека в различных социальных, прежде всего традиционных, системах, в культурной жизни народов.

Книга адресуется философам, психологам, историкам, этнографам, а также всем интересующимся вопросам культуры и религиоведения.

Печальные тропики

Клод Леви-Стросс — выдающийся французский этнограф, социолог и культуролог, создатель школы структурализма в этнологии, исследователь систем родства, мифологии и фольклора. Автор таких всемирноизвестньгх работ как: «Раса и история», «Структурная антропология», «Тотемизм сегодня», «Человек голый».

«Печальные тропики» — рассказ очевидца и глубокое размышление о судьбах народов и культур, о направлении развития цивилизации, о тех проблемах, которые и в XXI веке не утратили актуальности.

Путь масок

В настоящее издание включены работы выдающегося французского ученого-этнолога, члена Французской академии, создателя структурно-семиотического метода изучения мифов и верований Клода Леви-Строса.

Книги «Путь масок» и «Ревнивая горшечница» созданыв поздний период творчества ученого, когда его метод и концепция мифологического мышления уже обрели зрелость и прозаичность. Все вошедшие в настоящее издание произведения публикуются на русском языке впервые.

Книга адресована всем, кто интересуется этнологией, психологией, культурологией, философией.

Структурная антропология

Книга «Структурная антропология» из числа тех, которые, будучи написанными талантливыми и разносторонне образованными людьми, вызывают широкий резонанс и интерес далеко за пределами того научного направления, в русле которого созданы.

Произведение известного этнографа и философа Клода Леви-Строса изучают и анализируют не только коллеги по цеху, но и социологи, лингвисты, психологи, литературоведы. Его имя ставят в один ряд с такими выдающимися мыслителями, как Фрейд, Камю, Хомской, и относят к ряду «властителей дум современности». Он популярен не только в научных кругах, но и в мире искусства.